Фиаско рынка или экономической науки?
Текст | Василий НИКАНДРОВ
Пол Кругман, знаменитый американский экономист, лауреат Нобелевской премии, профессор Принстонского университета и колумнист «Нью-Йорк Таймс» опубликовал 2 сентября в NYT статью, вызвавшую (как, впрочем, и большинство его публицистических статей) фурор в кругах экономистов и тех, кто занимается экономической политикой. Статья называется «Почему экономическая наука бессильна» и посвящена фиаско экономической науки в предсказании времени начала, глубины и содержания текущего экономического кризиса.
Сейчас в это трудно поверить, пишет Пол Кругман, но не столь давно экономисты поздравляли друг друга с успехами своей науки. «Эти достижения — так по крайней мере казалось — были и теоретическими, и практическими, и сулили всей сфере экономической науки золотой век».
Лишь немногие экономисты, замечает нобелевский лауреат, видели приближение нынешнего кризиса, но неспособность предсказать его — наименьшая из проблем экономической науки.
«Куда важнее то, — считает он, — что вся отрасль оказалась не в состоянии увидеть саму возможность катастрофических отказов рыночной экономики». По его словам, в золотые годы экономисты из финансового сектора уверовали, что рынки в основе своей принципиально стабильны, то есть акции и прочие активы всегда оцениваются совершенно верно.
«В самых распространенных математических моделях, которыми пользовались для прогнозирования экономисты, ничто не предполагало самой возможности коллапса вроде того, что случился в минувшем году», — пишет профессор Принстона.
В свете кризиса стало ясно, что дыры в экономической теории разверзлись шире некуда, отмечает Пол Кругман и продолжает: «Мне представляется, экономика сбилась с пути потому, что экономисты в массе своей ошибочно приняли за правду красоту, облицованную убедительно выглядящими математическими выкладками».
Главной причиной провала было, по его мнению, желание найти всеобъемлющий и элегантный подход, который заодно давал бы экономике шанс блеснуть математическим мастерством. «К несчастью, это романтизированное и облагороженное видение экономики привело большинство экономистов к игнорированию всего, что, в принципе, могло пойти не так».
Кейнсианская революция — и контрреволюция
«Да, — пишет Пол Кругман, — экономисты признавали, что могут быть случаи, в которых рынок рухнет, самый значимый из которых — “влияние внешних факторов”, когда люди перекладывают на других некие затраты, сами при этом ничего не платя. Пример: автомобильные пробки и загрязнение окружающей среды». Однако базовое допущение «неоклассической» экономики таково: мы должны верить в рыночную систему.
И эта вера сохранилась несмотря на то, что была расшатана Великой депрессией. Тогда «многие экономисты, а в конце концов и большинство экономистов, — замечает он, — обратились к догадкам Джона Мейнарда Кейнса, чтобы попробовать объяснить случившееся и найти лекарство от будущих депрессий».
Кейнс, считает эксперт, хотел починить капитализм, но «он оспаривал соображение, будто экономики со свободным рынком могут функционировать без няньки, и особенно презирал финансовые рынки, которые, по его мнению, были заняты краткосрочными спекуляциями и не обращали внимания на базовые показатели экономики».
В 1930-х финансовые рынки по понятным причинам особым уважением не пользовались, пишет Пол Кругман. Кейнс, по его словам, сравнивал их с «газетными соревнованиями, где участники должны выбрать шесть самых красивых лиц из сотни фотографий, а приз доставался тому, чей выбор наиболее соответствовал средним предпочтениям участников; то есть каждый должен был выбирать не те лица, которые ему самому кажутся привлекательными, а те, которые, по его мнению, с большей вероятностью привлекут внимание других участников».
Кейнс считал очень плохой идеей позволить этим рынкам, где спекулянты проводили время, гоняясь друг за другом, навязывать важные бизнес-решения: «Когда развитие инфраструктуры целой страны становится побочным продуктом жизнедеятельности казино, скорее всего здесь что-то не так».
«Однако история экономики за последние полвека — это, по большому счету, история ухода от кейнсианства и возвращения к неоклассицизму», — пишет Кругман. Неоклассическое возрождение возглавил Милтон Фридман из Чикагского университета, который еще в 1953?м заявил, что неоклассическая экономика вполне годится для того, чтобы описывать реальные экономические процессы, и что она «невероятно плодотворна и достойна полного доверия».
Контратака Фридмана на Кейнса началась с доктрины, известной как монетаризм. Монетаристы, в принципе, были согласны с идеей, что рыночной экономике необходима тщательно спланированная стабилизация. «Мы все сейчас кейнсианцы», — сказал однажды Фридман.
Фридман считал, что для стабилизации экономики нужно использовать политику Федерального резерва, а не правительственные расходы. Но он никогда не утверждал, что увеличение правительственных расходов не может положительно влиять на уровень занятости. И никогда не соглашался с идеей, что рецессии, на самом деле, благоприятны для экономики — до чего договорились его апологеты.
«Тем временем многие макроэкономисты полностью отвергли схему, разработанную Кейнсом для описания экономических спадов, — пишет Кругман. — Некоторые вернулись к взглядам Йозефа Шумпетера, рассматривая рецессии как нечто хорошее, часть процесса приспосабливания экономики к изменениям. И даже те, кто не хотел делать столь сильных утверждений, соглашались, что любая попытка противиться спаду принесет больше вреда, чем пользы».
Наука о стоимости кетчупа
Примерно к 1970-м, указывает американский экономист, наука о финансовых рынках вполне серьезно начала настаивать на том, что мы живем в лучшем из миров, где все имеет причину и следствие. Доминировала «гипотеза эффективного рынка», которую продвигал Юджин Фама из Чикагского университета. Она гласит, что финансовые рынки оценивают активы строго по их реальной стоимости, исходя из всей доступной информации. Например, цена акций компании всегда точно отражает ее стоимость, исходя из имеющейся информации относительно доходов компании, ее деловых перспектив и т.д.
«Финансовые экономисты верили, что мы должны отдать развитие экономической структуры государства во власть того, что Кейнс называл “казино”», — пишет Кругман.
Финансовые экономисты, пишет Кругман, редко задавались, казалось бы, очевидным вопросом: «имеют ли смысл такие цены на активы, если учитывать, например, такие основополагающие вещи из реального мира, как доходы?» Вместо этого они спрашивали только, имеют ли смысл цены на акции, учитывая другие цены на акции.
«Ларри Саммерс, который сейчас занимает пост главного советника по экономике в администрации Обамы, однажды поддразнил профессоров-финансистов, придумав метафору о “кетчупных экономистах”, которые “доказали, что бутылка кетчупа в 500 мл стоит в два раза дороже, чем бутылка кетчупа в 250 мл”, и сделали из этого вывод, что рынок кетчупа работает совершенно эффективно».
Однако финансовые теоретики, замечает Кругман, продолжали считать, что их модели в целом являются верными, и так же считали очень многие люди из тех, кто принимал важные решения во всем мире. «Не последним из них был Алан Гринспен, тогда председатель Федеральной резервной системы и многолетний сторонник финансовой дерегуляции».
«В 2005 году, — вспоминает Кругман, — произошел очень характерный случай на юбилейной конференции в честь пребывания Гринспена в должности: один смелый докладчик по имени Рагхурам Раджан (удивительно, но он был из Университета Чикаго) представил доклад, предупреждающий о том, что финансовая система берет на себя потенциально опасный уровень риска. Его доклад был жестоко осмеян почти всеми присутствующими».
Однако в октябре прошлого года Гринспен признал, что он «шокирован и не в силах поверить» в то, что «все здание его интеллектуальных воззрений рухнуло». А так как падение здания интеллектуальных воззрений Гринспена одновременно оказалось и падением объективно существующих мировых рынков, результатом стала жестокая рецессия — худшая, по многим показателям, со времен Великой депрессии.
«Мы навлекли на себя колоссальные неприятности, не справившись с управлением тонкой и сложной машиной, механизмы работы которой мы не до конца понимаем. Результат таков: богатство и процветание могут стать недостижимыми на какое-то, может быть довольно долгое, время», — цитирует Кругман статью Джона Мейнарда Кейнса «Великое падение 1930-х», в которой он пытался объяснить причины случившейся катастрофы. Эти слова звучат как только-только произнесенные.
Капитолийский детский сад
«Я люблю объяснять суть кейнсианской экономики на примере реальной истории, которую можно воспринимать и как притчу», — замечает Кругман. История Капитолийского кооперативного детского сада.
Этот кооператив объединяет примерно 150 молодых семей, которые согласились по очереди сидеть с детьми других семей, когда кто-то из родителей хочет провести свободный вечер. Чтобы гарантировать, что каждая из пар выполнит равную долю своих обязанностей по сидению с детьми, кооператив выпустил специальные купоны.
Они были напечатаны на плотном картоне, и каждый из них давал владельцу право на получение получаса услуги по присмотру за их ребенком. При вступлении члены ассоциации получали по 20 купонов и должны были вернуть такое же их количество, если хотели выйти из ассоциации.
Однако выяснилось, что многие члены ассоциации хотели обладать запасом более чем в 20 купонов — на случай, если им понадобится освободить для себя несколько вечеров подряд. В результате мало кто хотел использовать свои купоны, и много кто хотел сидеть с детьми, чтобы запас купонов пополнялся.
Но так как возможность посидеть с детьми возникала только тогда, когда кто-то хотел уйти на вечер, то получалось так, что найти работу сиделки было крайне сложно. Это, в свою очередь, привело к тому, что члены объединения имели еще меньше возможности выбраться на вечер, что делало возможность заработать купоны еще более редкой…
«Короче говоря, в кооперации наступила рецессия, — пишет Кругман. — Вопрос в том, является ли вышеизложенная история, в которой рецессия возникла из-за недостатка спроса (не хватало спроса на услугу по сидению с детьми, чтобы обеспечить работу всем, кто хочет ее получить), метафорой сущности реальной рецессии».
Два лагеря теоретиков
Сорок лет назад, пишет Кругман, большинство экономистов согласились бы с этой интерпретацией. Но с тех пор макроэкономика разделилась на две большие фракции: экономисты «морской воды» (в основном из университетов Америки на побережьях), которые более или менее солидарны с Кейнсом во взглядах на причины рецессии, и «пресноводные» экономисты (в основном из университетов внутренней части страны), которые считают взгляды Кейнса чепухой.
«Пресноводные», в сущности, являются неоклассическими пуристами. Если люди хотят иметь больше купонов на сидение с детьми, то ценность этих купонов будет расти: скажем, с 30 до 40 минут сидения с детьми за купон; то есть стоимость часа сидения с детьми упадет с двух купонов до 1,5. И это и будет решением проблемы: покупательная способность купонов в обороте поднимется, люди не будут чувствовать потребности больше запасать, и рецессии не возникнет.
«Но разве рецессии не выглядят как периоды времени, когда на всех, кто желает работать, просто не находится достаточно рабочих мест?» — задается вопросом Кругман. Первый взгляд может обмануть, как бы отвечают «пресноводные» экономисты. Стабильная экономика в их трактовке устроена так, что полный крах спроса невозможен, и значит, он и не случается.
«Однако рецессии все же происходят, — пишет Кругман. — Почему же? В 1970-х годах ведущий на тот момент «пресноводный» экономист, нобелевский лауреат Роберт Лукас утверждал, что причинами рецессий становилась временная путаница: рабочие и компании не могли сразу осознать глобальные изменения в уровне цен в их конкретном бизнес-контексте из-за инфляции или дефляции». По Лукасу, любая попытка борьбы с деловым циклом будет контрпродуктивной: политика активизации экономики только приведет к большему хаосу.
«Приморские» экономисты, по словам Кругмана, склонялись к прагматике. «Такие экономисты, как Грегори Мэнкью из Гарварда, Оливье Бланшар из MIT и Дэвид Ромер из Университета Калифорнии в Беркли признавали, что сложно примирить с неоклассической теорией кейнсианский подход к рецессиям». Они были готовы отказаться от гипотезы о совершенных рынках или о совершенной рациональности, или от обеих гипотез. С точки зрения «приморских» экономистов, активный подход к борьбе с рецессиями был желателен.
«Но все же те, кто называл себя неокейнсианцами, подверглись обаянию теории про рациональных индивидов и совершенные рынки, — указывает Пол Кругман. — Они старались сделать так, чтобы их отклонения от ортодоксальной неоклассической теории были минимальны. Это означало, что в лидирующих моделях экономики не было места для таких понятий, как “пузыри” и “крах банковской системы”».
В 2007 году Юджин Фама, основоположник гипотезы «эффективного рынка», по словам Кругмана, сказал в интервью: «Слово “пузырь” просто бесит меня». И начал объяснять, почему следует доверять рынку недвижимости: «Рынки недвижимости не очень ликвидны, однако люди крайне осторожны, когда речь идет о покупке домов. Обычно это самая большая инвестиция в их жизни, поэтому они внимательно оценивают обстановку и сравнивают цены. Да и сам процесс заключения сделки проходит долго и обстоятельно».
«Действительно, — замечает Пол Кругман, — обычно люди, желающие купить дом, внимательно изучают цены, то есть они сравнивают цену на возможную покупку с ценами на другие дома». Но это, подчеркивает он, ничего не говорит о том, действительно ли цены на недвижимость вообще как-то обоснованы. «Бутылка кетчупа в 500 мл стоит в два раза дороже, чем бутылка кетчупа в 250 мл, и поэтому экономисты утверждают, что цены на кетчуп правильные».
По словам Кругмана, вера в эффективные финансовые рынки привела к тому, что многие, если не большинство экономистов, не разглядели возможности появления самого большого финансового пузыря в истории. «Теория эффективного рынка также сыграла важную роль в изначальном раздувании этого пузыря».
В результате, пишет нобелевский лауреат, собственность домашних хозяйств США стоимостью $13 млрд просто испарилась, будто ее и не было. Исчезло более 6 млн рабочих мест, и уровень безработицы достиг высочайшей отметки с 1940 года.
Уроки кризиса
Кризис, по словам Кругмана, показал, что узкой, технократической политики, которая устраивала обе стороны, недостаточно: «Потому что нулевая процентная ставка недостаточно низка, чтобы справиться с рецессией. А Федеральный резерв не может опустить ее ниже нуля, так как уже при ставке около нуля инвесторы начинают запасать денежные средства и перестают выдавать их в кредит». Поэтому к концу 2008 года стандартные средства монетарной политики утратили силу и смысл.
Это, замечает Кругман, второй раз, когда Америка оказалась со ставкой на уровне «ноль как нижняя граница», и первый раз был во время Великой депрессии. «А ведь именно наблюдение, что у процентных ставок есть нижняя граница, привело Кейнса к отстаиванию идеи об увеличении правительственных расходов: когда монетарная политика неэффективна и невозможно убедить частный сектор увеличить расходы, то свою роль в поддержке экономики должен сыграть государственный сектор. Фискальное стимулирование — это кейнсианский ответ на депрессивную ситуацию в экономике, подобную той, в которой мы сейчас».
Что говорят монетаристы? К примеру, Кейси Маллиган из университета Чикаго предполагает, что уровень безработицы так велик потому, что… многие просто выбирают не работать. Другой теоретик, Джон Кокрейн, по словам Кругмана, также заявляет, что высокая безработица — это хорошо: «Рецессия очень полезна. Пусть те люди, которые всю жизнь заколачивали гвозди в Неваде, займутся чем-нибудь другим».
«Лично я считаю, что это какой-то бред, — пишет Пол Кругман. — Зачем нужно устраивать массовую безработицу в целой стране, если вы хотите, чтобы плотники из Невады куда-нибудь переехали? Как можно всерьез заявлять, что 6,7 млн рабочих мест пропали, потому что все меньше американцев хотят работать?»
«Как у научной дисциплины у экономики большие проблемы, потому что экономисты вообразили идеальную, гладкую рыночную систему, — замечает Кругман. — Если мы хотим вернуть былую репутацию, то экономике придется переориентироваться на куда менее заманчивый образ».
Вероятно, сейчас должно произойти (и уже происходит) перемещение экономики «проблем и шероховатостей» с периферии экономической науки в ее центр.
По его словам, одна из хорошо развитых «альтернативных» школ — поведенческая теория финансов.
Основанная на более широкой теории поведенческой экономики, она пытается сопоставить очевидную иррациональность поведения инвесторов и хорошо известные погрешности работы человеческого сознания. «К таковым относится, например, тенденция больше обращать внимание на небольшие убытки, чем на небольшие прибыли, или же готовность экстраполировать локальное явление на общую картину (к примеру, из того факта, что цены на недвижимость в последние несколько лет росли, делать вывод, что они продолжат расти и дальше)».
«Может быть, самой важной работой по этому поводу была статья Андрея Шлейфера из Гарварда и Роберта Вишни из Чикаго, напечатанная в 1997 году, которая пыталась формализовать старый афоризм “рынок может оставаться иррациональным дольше, чем вы сможете оставаться платежеспособным”».
«Недавние события, — подчеркивает Кругман, — вполне однозначно опровергли идею, что рецессии — оптимальный ответ на колебания темпа технического прогресса». И, похоже, кейнсианские воззрения остались единственными достойными внимания, заключает Кругман.