Политика неопределенности
Текст | Дмитрий АЛЕКСАНДРОВ
Экономическая политика правительства носит устойчивый характер неопределенности, поиска оптимальной тактики. Ее трудно найти, если не выработана стратегия.
Загадочный кризис
«Российская политическая и экономическая элита, — замечает ректор Академии народного хозяйства при Правительстве РФ доктор экономических наук, профессор Владимир Мау, — на протяжении всех последних восьми лет тщательно готовилась к кризису образца 1998 года, стремясь не повторять ошибок прошлого. В значительной мере это сделать удалось, однако нынешний кризис оказался другим. Кризис десятилетней давности был порожден внутренними причинами — слабостью власти, неспособной проводить ответственную макроэкономическую, прежде всего бюджетную, политику. Теперь, впервые за последние сто лет, Россия сталкивается с мировым кризисом как часть глобальной экономической и финансовой системы. Тем самым она постепенно становится нормальной рыночной страной».
«Природа и механизмы великих экономических потрясений всегда загадочны и до конца непостижимы, — подчеркивает Мау. — Великие кризисы на десятилетия становятся предметом дискуссий экономистов, политиков, историков, им посвящаются сотни диссертаций и тысячи научных статей. Причем однозначные ответы не удается найти даже экономическим историкам будущего». Примерно так же получится, с его точки зрения, и с нынешним кризисом. Тем не менее некоторые его характерные черты выделить уже возможно.
Кризис, по оценке Владимира Мау, «сильнее сказывается на тех, кто был наиболее успешен в последнее десятилетие; напротив, застойные страны и регионы пострадали от него в меньшей степени. Сказанное характерно и для внутриэкономической ситуации в отдельных государствах, включая Россию: самые серьезные проблемы наблюдаются там, где был экономический бум, тогда как депрессивные регионы почти не чувствуют изменений. Это резко усложняет процесс выхода из кризиса — неясно, кто сможет стать локомотивом восстановления роста».
Современный кризис, по его словам, носит структурный характер, то есть предполагает серьезное обновление структуры мировой экономики и ее технологической базы. Пока трудно сказать, какие структурные изменения произойдут, однако их результатом будет перераспределение сил в отраслевом и региональном отношениях. Кроме того, кризис носит инновационный характер. «В последние годы, — отмечает Мау, — много говорилось о важности инноваций и переводе экономики на инновационный путь развития. Именно это и произошло в финансово-экономической сфере. Здесь возникли и быстро распространились финансовые инновации — новые инструменты финансового рынка, которые, как тогда казалось, смогут создать условия для бесконечного роста. Но, как выясняется теперь, многие лидеры финансового мира имели о них весьма смутное представление, что привело к двоякого рода последствиям».
С одной стороны, отмечает он, финансовые инновации существенно трансформировали ряд товарных рынков, прежде всего важнейших сырьевых товаров. «Цена на нефть всегда была плохо предсказуемой, — продолжает Мау, — однако она все-таки зависела от соотношения спроса и предложения, а потому в какой-то мере контролировалась производителями нефти. Несомненными историческими фактами являются как организованный арабскими странами — экспортерами нефти резкий скачок цен на нефть в 1973 году, так и осознанные, и также политически мотивированные, действия по их существенному снижению в 1986 году. В настоящее время, с развитием рынков вторичных финансовых инструментов, ситуация кардинально изменилась. Теперь цена на нефть почти не зависит от действий ее производителей и слабо реагирует на усилия членов ОПЕК и других нефтедобывающих стран. Сегодня она формируется на финансовых рынках и в головах финансовых брокеров, торгующих связанными с поставками нефти вторичными финансовыми инструментами, причем практически не имеющими отношения к реальному движению этого товара. Мир становится виртуальным, поскольку важнейшие экономические индикаторы складываются на рынках производных финансовых инструментов».
С другой стороны, в условиях инновационного финансового бума экономическая и политическая элита утратила контроль за движением финансовых инструментов. Поэтому нынешний кризис можно, с точки зрения Мау, определить как «бунт финансовых инноваций» — сродни бунту машин против своих создателей. «Это вещь неприятная, но аналоги были в истории. И, как теперь можно понять, ситуация с банком Barings, разорившимся в 1995 году из-за единоличных действий молодого трейдера из сингапурского отделения Ника Лисона, была предвестником кризиса, посланием финансовому миру. Посланием, вовремя не распознанным», — замечает Владимир Александрович.
«Очень важный для экономики финансовый инструментарий в последние десятилетия превратили в какой-то цирк, — замечает генеральный директор компании «ПроЭКСПО» кандидат экономических наук Игорь Филоненко. — Динамика финансовых рынков уже не имела никакого отношения к реальной экономике, никакой связи с ней!».
«Сегодня в экономике господствуют финансисты, — подчеркивает генеральный директор аудиторско-консалтинговой компании «Финэкспертиза» Агван Микаелян. — Они не знают ничего, кроме движения денежной массы. Но это упрощенная и извращенная картина экономики. Экономика — это не «бабки». Это литры, тонны, штуки — вот реальный экономический мир. А финансы — это всего лишь инструмент».
«Одна из фундаментальных предпосылок разворачивающегося кризиса: за последние полтора-два десятилетия целевая функция бизнеса претерпела серьезную трансформацию, — отмечает Владимир Мау. — Ключевым ориентиром развития корпораций стал рост капитализации. Именно этот показатель более всего интересовал акционеров, и именно по нему оценивается в наши дни эффективность менеджмента. Между тем стремление к максимальной капитализации вступает в противоречие с реальным основанием социально-экономического прогресса — повышением производительности труда. Рост капитализации с ней, конечно, связан, но лишь в конечном счете. Однако перед акционерами надо отчитываться ежегодно, а для получения красивых годовых отчетов, для поддержания текущего роста капитализации требуется совсем не то же самое, что обеспечивает рост производительности. Для хорошей отчетности нужны слияния и поглощения, поскольку увеличение объема активов способствует росту капитализации. И, разумеется, не следует закрывать отсталые предприятия, так как в текущем периоде это ведет к снижению капитализации. В результате в составе многих крупных промышленных корпораций сохраняются старые неэффективные производства».
Подобная ситуация, подчеркивает профессор Мау, хорошо известна из советского опыта, важнейшей характеристикой которого была «борьба за план». Предприятия, напоминает он, предпочитали выпускать устаревшую продукцию, а не переходить на новую, ведь обновление привело бы к сокращению выпуска в штуках (килограммах, метрах, рублях), а тем самым не удалось бы обеспечить выполнение и перевыполнение планового задания.
«Сегодня в мире производство стало фактически вторым эшелоном бизнеса, — подчеркивает Филоненко. — На первом месте идет финансовый капитал. Кто занимает главные здания в наших столицах? Банки и инвестиционные компании. Именно они у нас, прежде всего, ассоциируются со словом «бизнес», а не промышленные корпорации. Бизнес в рамках этой логики изначально предполагает использование неких схем. Промышленность, сельскохозяйственное производство — это не суть бизнес-деятельности, а что-то зависимое, средство для наращивания финансового капитала».
Российские трудности
«Помимо общих факторов кризиса, существуют и специфические причины его быстрого развертывания в России, — подчеркивает Владимир Мау. — Внешне все выглядит парадоксально: кризис стремительно распространился в стране, отличавшейся особенно благоприятной макроэкономической ситуацией, характеризовавшейся двойным профицитом — бюджета и платежного баланса. Он стал фактором привлечения капитала, который активно притекал в Россию, расширяя плечо заимствований. Естественно, при начале кризиса эффект получился противоположный — сжатие кредитного плеча, что немедленно привело к падению фондового рынка».
Параллельно, замечает профессор, выяснилось, что российский фондовый рынок, несмотря на бурный рост в 2004—2007 годах, пребывает еще в зачаточном состоянии. «Он способен быстро сдуться до минимальных значений», — добавляет он.
Сказалась, по его словам, и неэффективность структуры экономики и экспорта. «Доминирование сырьевых и инвестиционных товаров в экспорте ставит платежный баланс страны в более жесткую зависимость от циклических колебаний, чем в диверсифицированной экономике. Замедление роста и спад инвестиционной активности в странах-импортерах способны при мультипликативном эффекте привести к резкому торможению сырьевой экономики, запустить сценарий так называемой жесткой посадки», — подчеркивает Мау.
Это, по словам Владимира Мау, зеркальный эффект явления, с которым Россия столкнулась после кризиса 1998 года. Ускорение развития мировой экономики создавало спрос на продукты российского производства, что привело к буму тогда, когда начался рост цен на энергоносители. «О необходимости структурной диверсификации, естественно, много говорили, но в условиях бума всерьез этим вопросом никто заниматься не собирался», — отмечает Владимир Александрович.
«Серьезной проблемой стал рост корпоративных внешних заимствований, — замечает Мау. — Особую остроту ей придавало то, что большая их часть фактически была квазигосударственной. Многие предприятия-заемщики тесно связаны с государством и действуют в логике “приватизации прибылей и национализации убытков”. Так они воспринимаются и на финансовом рынке, агенты которого понимают, что в случае кризиса крупнейшие российские частные заемщики смогут опереться на поддержку федерального бюджета. Тем самым возникает ситуация морального риска, известная со времен азиатского кризиса 1997 года, когда одни могут безответственно занимать деньги, а другие — давать их без достаточных оснований. Но именно государству придется спасать должников в случае экономического кризиса. Можно говорить о нарастании тенденции “чеболизации” ряда ведущих российских компаний, если использовать пример южнокорейских чеболей — фирм, находящихся под фактическим государственным контролем и исповедующих принцип “приватизация прибылей и национализация убытков”».
В 2007 году, отмечает он, произошло важное изменение в динамике внешней задолженности: если до сих пор совокупная долговая нагрузка (государственная и корпоративная) снижалась, то теперь она начала расти. Это существенно усилило зависимость России от колебаний мировой финансовой конъюнктуры, а вскоре привело к развертыванию полномасштабного кризиса. «Укажем на еще одну ошибку в деятельности отечественных заемщиков, — говорит Мау, — они легко соглашались на залоговые схемы, хотя успехи российской экономики последних лет позволяли во многих случаях обходиться без залогов. В результате в условиях кризиса они столкнулись с быстрым падением их стоимости (начал действовать механизм margin calls — требования о пополнении залогов при их обесценении) и реальной угрозой лишиться своих активов».
Эта ситуация, по его словам, оказала серьезное влияние на выработку бюджетной и курсовой политики. С одной стороны, наличие значительной задолженности влиятельных (в том числе околобюджетных) игроков, нередко обладающих стратегически важными активами, ограничивало возможности снижения валютного курса рубля, что привело бы к резкому удорожанию обслуживания их внешнего долга. С другой стороны, необходимо было использовать государственные ресурсы для оказания заемщикам финансовой помощи по его покрытию или выкупу.
И повторяли, и действовали по-своему
«Важные меры по смягчению последствий кризиса предложили российские власти, — подчеркивает Владимир Мау. — Отчасти они повторяли шаги наиболее развитых стран, но в некоторых существенных пунктах расходились с ними. Были предприняты меры по предотвращению коллапса кредитной системы».
Банкам были предоставлены значительные финансовые ресурсы для преодоления кризиса ликвидности. С одной стороны, по словам Мау, это должно было способствовать поддержанию производственной активности. «Именно доступность кредитных ресурсов является в России источником роста реального сектора, а вовсе не фондовый рынок», — подчеркивает он.
С другой стороны, сохранение устойчивости банковской системы непосредственно связано и с задачей обеспечения социально-политической стабильности в стране. «Потери граждан в банках будут неизмеримо болезненнее и политически опаснее, чем убытки от падения фондовых индексов», — замечает Владимир Мау.
«Разумеется, не обошлось без сомнительных схем, — комментирует он первые антикризисные шаги. — Банки, которым государство предоставляло ликвидность, предпочитали переводить ее в иностранную валюту, чтобы застраховаться от валютных рисков или использовать ее для уменьшения собственной задолженности перед иностранными кредиторами — поведение, экономически вполне оправданное, но не соответствовавшее намерениям денежных властей при предоставлении денежных средств. Кроме того, в ряде случаев перераспределение выделенных государством средств стало сопровождаться взятками, что неудивительно в условиях ограниченного доступа к дефицитному ресурсу по заниженной цене. Предполагалось, что деньги от первичных получателей будут предоставляться заемщикам второго уровня не по рыночной, а по заниженной ставке, немного превышающей процент, по которому происходит их первичное распределение».
Кроме того, государство в какой-то мере попыталось поддержать биржевые индексы, но быстро отказалось от этой затеи. «В сложившихся условиях подобные попытки означали только одно: помощь бегущим из страны инвесторам в получении больших сумм за продаваемые ими ценные бумаги. Конечно, падение стоимости акций неприятно для их держателей и создает проблемы с залогами (margin calls), но решение последней проблемы лежит в другой плоскости».
«Затем началось обсуждение проблем предотвращения производственного кризиса, — вспоминает Мау. — Быстрый экономический рост последних лет был в значительной мере связан с наличием дешевых денежных ресурсов на мировом рынке, которые охотно занимали отечественные компании. Однако дешевизна денег не способствует их эффективному инвестированию, особенно когда речь идет о фирмах, связанных с государством. Им дают деньги тем охотнее, чем яснее понимают: государство в случае чего окажет поддержку этим компаниям».
Но с кризисом ситуация изменилась. Доступных кредитов не оказалось, а заложенные в обеспечение кредитов бумаги быстро дешевеют. Государство выразило готовность предоставить через ВЭБ средства в размере $50 млрд для разрешения этой проблемы.
«Действительно, в первые месяцы правительство проводило неизбирательную поддержку экономики, — говорит руководитель Экономической экспертной группы Евсей Гурвич. — Сейчас просто пришло понимание истинного размера кризиса. Хочется надеяться, что нам не придется еще раз пересматривать его масштабы».
Опыт показал, подчеркивает он, что, даже имея третьи в мире золотовалютные резервы, нельзя предотвратить ослабление рубля, если нефть подешевела втрое. Из простого подсчета следует, что невозможно продолжать поддержку экономики по всему фронту: давать деньги компаниям на погашение внешних кредитов, банкам на увеличение капитала, строителям на достройку домов, людям на выплату ипотечных кредитов, ВПК на дотирование процентных ставок, регионам на компенсацию выпадающих бюджетных доходов и т.п.
«Доходы бюджета упали больше чем на 40% по сравнению с прогнозировавшимися, — замечает Гурвич, — а Резервного фонда, если тратить его экономно, хватит на два с половиной года, а если не экономно — на полтора. Судя по развитию кризиса, вряд ли он полностью закончится за полтора года. Так что очевидно, что тратить нужно экономно. При этом антикризисные расходы в любом случае достаточно велики».
«Кроме того, нужно понимать, что если мы помогаем всем подряд, то мы не ускоряем, а замедляем выход из кризиса, — отмечает Гурвич. — Причина кризиса в том, что и ведущие страны, и мы стали слишком много потреблять — больше, чем создавать. Для выхода из кризиса требуется коррекция внутреннего спроса. Так что те элементы спроса, которые временно «просели», нужно поддержать, а от избыточных нужно как можно скорее избавляться. Мы выйдем из кризиса, когда сформируется новая структура спроса, сокращенная по сравнению с прежней».
Неоднозначной, по словам Владимира Мау, оказалась валютная политика правительства и ЦБ: «По политическим причинам власти не решались полностью отказаться от поддержки валютного курса рубля и пошли на поэтапную, растянутую во времени девальвацию. Причины осторожности в этом вопросе понятны: третье за 20 лет обесценение рублевых сбережений вряд ли способствовало бы укреплению доверия к национальной валюте».
У такой политики, по его словам, был один позитивный аспект и по крайней мере несколько серьезных негативных последствий. Позитив заключался в том, что населению была дана возможность застраховаться от обесценения рубля. Практически все, кто этого желал, смогли обменять рубли на доллары или евро.
«Плавная девальвация усилила панические настроения на рынке и привела к значительному снижению золотовалютных резервов, что делает возможный новый равновесный уровень валютного курса более низким, чем он мог бы быть при резкой девальвации, — замечает Мау. — Кроме того, неопределенность в отношении валютного курса практически заморозила активность кредитных институтов. В ожидании его снижения банки были не склонны давать рублевые кредиты, а кредиты в иностранной валюте по той же причине не хотели брать потенциальные заемщики».
Резкое снижение курса рубля стало бы, с его точки зрения, дополнительным фактором поддержки внутреннего производства, защиты отечественного рынка от импортных товаров, помогло бы экспортерам, а также создало бы дополнительные стимулы для притока в будущем иностранного капитала в форме прямых инвестиций.
Наконец правительство предложило широкий пакет стимулов, прежде всего налоговых, для развития реального производства, включая снижение налогов, меры по поддержке малого бизнеса, формирование списка пользующихся особым вниманием государства системообразующих предприятий. К этим мерам нельзя отнестись однозначно. «Существуют серьезные сомнения в эффективности мер прямой помощи крупным предприятиям. Основные проблемы развития производства состоят не столько в нехватке денег, сколько в нарушении функционирования экономических механизмов, а в конечном счете — в неэффективности многих производственных секторов. Обильные финансовые вливания не решат проблем повышения эффективности, структурного обновления экономики, а без этого выход из кризиса будет только затягиваться. Вместе с тем текущие социальные проблемы такие меры могут ослабить», — утверждает Владимир Мау.
«В октябре прошлого года, — вспоминает Игорь Филоненко, — мы при подготовке выставки “Покупайте российское” одними из первых почувствовали начинающиеся в экономике трудности. Прекратился поток заявок и начался отзыв тех, что уже были сделаны — причем со стороны только одной категории участников: государственных, полугосударственных и бывших советских предприятий. То есть всех тех, кто имеют некие отношения с государством». Ни одна компания так называемого малого и среднего бизнеса, отмечает он, заявку не отозвала, более того, их присутствие на выставке даже несколько увеличилось, несмотря на кризис. «То есть тот сектор, который мы считаем опорой экономики, зашатался сразу же, как только чуть-чуть сильнее подул ветер экономических изменений. Хотя сектор этот работает в очень вольготных условиях — и во взаимоотношениях с партнерами, и во взаимоотношениях с правоохранительной и фискальной системой. Попробуй, поспорь с ними — столкнешься со всей мощью государства! Проблемы у данных предприятий возникают, по сути, лишь в одном случае — когда происходит передел собственности. Они и так поддержаны государством сверх меры — куда уж еще? А компании, которые тянут на себе производство, сбыт в разбалансированной экономике, при этом обороняясь и от чиновников и от бандитов, работают несмотря ни на что! Дают заработок миллионам россиян, платят налоги, выпускают продукцию. И никогда не получат не то что финансовой помощи — доброго слова от распределителей “антикризисных бюджетов”… Хотя именно они, я уверен, и являются опорой экономики!» — говорит Филоненко.
Полезна ли стратегия пожарной команды?
«На мой взгляд, мы до сих пор окончательно не определились в размерах предстоящего бедствия, — отмечает Агван Микаелян. — У наших экономических властей столько внутренней нерешительности, что мы никак не можем нарисовать генеральную линию. Хотя на самом деле очень многое в преодолении кризиса зависит от того, как мы себя поведем. Преодоление кризиса — это не один детерминированный тоннель, в котором один вход и один выход: там много выходов. Очень много взаимозависимостей: нашей от других стран, развивающихся рынков от развитых и наоборот… Я считаю, власти должны утвердить свою позицию хоть каким-то образом. Параллельно нужно иметь, конечно, еще парочку дежурных вариантов, которые не обсуждать публично».
Но та или иная программа, с точки зрения Микаеляна, должна быть обнародована — как ориентир для бизнеса и для населения. «Обама без году неделя президент, но обнародовал свою программу, где расписал, что будет сделано, сколько денег выделено, какая конкретно поддержка будет оказана. Благодаря этой программе понятно, в какую сторону будет двигаться экономика», — говорит он.
«Да, это инфляционный сценарий, — подчеркивает Микаелян, — но у Америки есть в кармане и другой сценарий: зафиксировать убытки, объявить дефолт с отсрочкой платежа по госдолгу лет на 20. Никто и не пикнет! Вполне реалистичный сценарий, проблема только в том, что для его реализации нужно будет сказать: “Господа американцы, денег у вас теперь на 50% меньше”. Для этого нужно преодолеть психологический барьер, поэтому и используется инфляционный путь: формально денег столько же, сколько было, а фактически на 50% меньше».
Позиция же российских властей, отмечает Микаелян, «поживем — поглядим». Более того, от имени власти говорят сразу несколько «солистов»: Путин, Медведев, Шувалов, Дворкович, Набиуллина. Совершенно особая «партия» у Кудрина. Это очень похоже на игру в хорошего и плохого полицейского. Но в результате никакой внятной политики не проводится. Получается, все возможные варианты действий для нас равноценны, мы еще немножко посмотрим, какой из них выбрать. И будем латать дыры ситуационно.
«Это стратегия пожарной команды, — говорит Агван Микаелян. — Ее выбирают, когда не знают, что делать. Пожарные не знают, где может возникнуть пожар. Он возникает; если они успевают достичь места по пробкам — тушат его, если нет — значит, нет».
«Нужно сказать, что большой беды в этом нет, — отмечает Агван Сережаевич. — Довольно много и домохозяйств, и компаний, на самом деле достаточно хорошо защищенных от кризиса. Самое большее, сколько продлится острая фаза кризиса, — год. Что такое год? Это вообще не проблема — по крайней мере для большинства бизнесов, где не было рискованных операций, и для большинства домохозяйств. Предприятиям за счет годового снижения объемов или даже полной остановки ничего не сделается. Что же касается людей, то у очень многих остались приусадебные хозяйства: с помощью 10 соток можно сэкономить продукции на 100 тыс. в год! И еще получать пособие по безработице, чтобы приобретать продукты, которые там нельзя выращивать».
«Интересно, — отмечает он, что раньше власти соревновались в оптимизме, а теперь — в пессимизме. Теперь они упражняются, кто сильнее напугает. Прогноз Минэкономразвития о спаде на 2,2% мало того что пессимистичен, он нереалистично пессимистичен. Он реализуется только если крупнейшие потребительские рынки — американский и европейский — рухнут и никакую продукцию потреблять не будут. На самом деле этого не произойдет. «Сегодня Китай прогнозирует 4—6% роста, — отмечает Микаелян. — За счет чего? Он же целиком работает на Америку! За счет того, что он рассчитывает продавать туда свои товары и дальше, продавать их даже больше».
«Сегодня Минфин прогнозирует, что доходы бюджета сократятся в два раза: вместо 11 трлн руб. мы получим 6,4 трлн. Такое возможно только при 50-процентной остановке экономики. Спад на 45—50% у нас был в начале 90-х годов, и то он образовался не за один год. Тогда был кризис дезадаптации социалистической экономики к рыночным условиям. Как мы можем получить сегодня в течение года такой же спад? Это совершенно невозможно», — утверждает Микаелян.
Сместятся предпочтения — в экономичесную ценовую категорию. То же самое произойдет и на российском рынке. Но физический объем потребляемой продукции сильно не изменится, считает он. Кроме того, с точки зрения эксперта, пострадает сектор товаров длительного пользования — за счет пролонгирования использования имеющихся товаров. Будет сжиматься также сектор услуг для населения.
«Однако на фоне всех этих панических разговоров в январе все ритейлеры зафиксировали существенное увеличение объемов продаж с учетом снятия сезонности. То есть слухи о катастрофическом падении внутреннего спроса сильно преувеличены», — отмечает Агван Микаелян. — Но правительство продолжает нас пугать этим кризисом сильнее, чем он действительно сказывается. В результате бизнесмены останавливают мощности, сокращают затраты, персонал не потому, что это необходимо, а в силу возникающих в экономике негативных ожиданий, которые подогреваются экономическими властями: а вдруг завтра будет хуже. Потому что прогнозы правительства каждый раз все хуже и хуже».
«Ситуация должна улучшиться хотя бы в силу сезонных факторов. — продолжает Микаелян. — В марте-апреле начнется сезон в строительстве. Потребуются стройматериалы, металлы… Говорят, в январе упало производство металлопроката. Так это естественное явление: зачем его производить, если не распроданы еще предыдущие объемы. А вот в марте в этой отрасли начнется подъем».
«Я считаю, что мы должны обязательно проводить политику активного стимулирования собственной экономики, — утверждает Агван Микаелян. — Конечно, центры эмиссии мировых резервных валют будут экспортировать к нам инфляцию. И если ничего не делать для борьбы с инфляцией — снижать ставки и давать дармовые деньги, мы, конечно, получим гиперинфляцию. Но разве у нас при том огромном уровне государственного регулирования, государственного участия в экономике, зависимости от государства нет возможностей контролировать инфляцию? И потом, я считаю, лучше иметь экономический рост и инфляцию, чем ту же фактически инфляцию, но без роста».
«Главным ограничением на активные антикризисные меры служит не опасения инфляции, а необходимость их финансировать, — подчеркивает Евсей Гурвич. — Возможности Резервного фонда велики, но не бесконечны. Вряд ли правительство может много занять сейчас на внешних рынках на приемлемых условиях. Занимать на внутренних рынках — значит, отбирать деньги у реального сектора, который ослабленные банки и так кредитуют очень мало. Конечно, можно просто печатать деньги, но вряд ли это имеет смысл. Такая операция — чистый самообман, это все равно что одновременно увеличить все зарплаты и цены в десять раз — богаче от такой операции никто не станет».
«Альтернатива в экономической политике проста, — отмечает Агван Микаелян, — чего мы хотим: просто выжить или попробовать использовать этот кризис для завоевания конкурентных преимуществ на мировом рынке? Если просто выжить, тогда мы действуем правильно. Если же стремимся завоевать преимущества, упускаем свой шанс. У нас огромные достоинства — у нас есть реальная ликвидность, в отличие от США и Евросоюза. Кто мешает вкладывать сейчас в развитие наукоемких производств? Только экономическая трусость. Мы что, можем предложить мировому рынку только нефть? Неправда. Другое дело, если денег этих уже нет. Но не могли же мы просто так профукать $400 млрд!».
Германия, напоминает Микаелян, использовала на поддержку своей развитой финансовой системы гораздо меньше, чем мы, которые использовали на помощь нашей неразвитой — целых $200 млрд. Убежало у нас капиталов, напомню, $140 млрд. Да, у них фондовый рынок упал на 30%, у нас на 70%, но масштабы этих двух фондовых рынков несопоставимы — разве можно сравнить их 30% с нашими 70%? Зачем же мы на покрытие наших проблем с ликвидностью потратили гораздо больше денег? Чтобы профинансировать банками уход в иностранные валюты? Это какая-то странная политика».
«Финансовую систему мы сегодня поддержали сверх меры — профинансировали все риски. Но важно, чтобы она сама зарабатывала. А выдавать кредиты под 25% она не может — никто не берет. Я считаю, что госкредиты банкам должны быть превращены в кредиты реальному сектору по себестоимости денег — под 13%. Банки получили их под 9%, 4% — их маржа. Промышленность при 13% будет прекрасно развиваться! Но при этом государство должно ввести жесточайшее валютное регулирование против инфляции, потому что главный инфляционный фактор — это удорожание импорта из-за девальвации рубля. Наш фискальный аппарат прекрасно с этим справится!».
Высокие процентные ставки, по словам Гурвича, держатся сегодня вовсе не для борьбы с инфляцией, «а потому, что мы своей политикой “ползучей девальвации” сформировали ожидания дальнейшего удорожания доллара и евро». «Соответственно, — отмечает он, — стало выгодно покупать валюту и заключать фьючерсный или форвардный контракт. Пока не сбиты высокие курсовые ожидания, невозможно сделать деньги дешевыми — они все равно будут попадать на валютный рынок. Это все равно, что пытаться наполнить дырявое ведро. Низкие ставки несовместимы не с таргетированием обменного курса. ЦБ удерживает обозначенный предел стоимости бивалютной корзины — это постепенно снижает ожидаемый курс доллара и евро и создает этим условия для снижения ставок».
«Раздача денег товаропроизводителям будет иметь опасные последствия, поскольку неизбежно приведет к ускорению инфляции, — подчеркивает Владимир Мау. — Здесь, кстати, существенное отличие российской ситуации от американской. Мы (как и большинство других стран) не обладаем станком, печатающим мировую резервную валюту. Поэтому денежный популизм у нас будет не стимулировать рост, а провоцировать бегство от рубля. Там, где отсутствует длительная “кредитная история” национальной валюты, а сама она, естественно, не является резервной, ослабление бюджетной и денежной политики, с высокой вероятностью, обернется бегством от национальной валюты, ростом скорости обращения денег и инфляцией. А на фоне мировой рецессии такой вариант будет неизбежно означать стагфляцию. Антикризисная политика России должна ориентироваться прежде всего на предотвращение макроэкономической разбалансированности системы. Даже допуская бюджетный дефицит в 2009 году, необходимо задействовать здоровые источники его покрытия, использовать внутренние заимствования, а не включать печатный станок. Очень опасно уповать на то, что искусственное подстегивание спроса — вульгарное кейнсианство — сможет решить ключевые проблемы социально-экономического развития страны».
«В любом случае нам сегодня необходимо активно бороться с кризисом, — замечает Микаелян. — Политика отсутствия активных действий может быть использована только в одном случае: если мы стремимся гарантированно не “вляпаться”. Если мы совершенно не умеем управлять своими активами. Но тогда мы должны признать, что кризисом не воспользуемся».
Владимир Мау согласен с последним тезисом: «Стратегическая задача, стоящая перед Россией и ее правительством в нынешней кризисной ситуации, — создание условий для осуществления коренных структурных реформ, позволяющих ослабить зависимость социально-экономического развития страны от мировой конъюнктуры на топливно-сырьевые ресурсы и продукты низкой степени переработки. Решить ее можно, уменьшив зависимость российской экономики от динамики наиболее развитых стран мира. В этих целях необходимо продвижение по следующим ключевым направлениям: формирование механизмов стимулирования внутреннего спроса и повышение его роли в обеспечении динамичного развития российской экономики; проведение глубоких институциональных реформ в экономической и политической областях; последовательная диверсификация экономики (а затем и экспорта); модернизация образования, которое может получить дополнительный импульс, реагируя на вызовы кризиса».
Игорь Филоненко настроен в отношении этой перспективы пессимистически: «Я думаю, в том, что антикризисные действия власти сейчас чисто финансовые, а не иные — логично и, в общем, полезно. Как бы то ни было, наше финансовое руководство — Кудрин, Игнатьев и другие — достаточно владеет финансовым инструментарием. Они эффектно и эффективно для бюджета девальвировали рубль — чтобы в первую очередь решить проблему бюджетного дефицита. А сейчас пытаются двигаться в другом направлении — относительного усиления рубля или хотя бы его стабилизации… Это профессиональные игроки в финансовый “пинг-понг”, и поручать им другие задачи не имеет смысла».
Новая философия
«Этот кризис несет с собой тектонические изменения в бизнес-идеологии, в понимании смысла экономических процессов вообще, — отмечает Игорь Филоненко. — Когда в 90-е годы кто-то пытался применять к экономике гуманитарные критерии, это звучало странно. Не только в России — во всем мире. Теперь не так. Именно в извращенной этике субъектов рынка — так называемой бизнес-этике, видят одну из главных причин кризиса».
Первый кризис, 1998 года, ничего нового в понимание бизнеса не привнес. «Я помню, в это время очень переживал, что у моего знакомого, занимавшегося финансовыми операциями, состояние больше миллиарда, — вспоминает Филоненко. — Значит, думал я, он лучше, талантливее меня: я ведь таких доходов не заработал. Сейчас у меня совершенно другое ощущение: я понимаю, что мерило работы — не количество полученных денег, а взаимосвязь между деньгами и качеством сделанного, и в еще большей степени — общественная значимость произведенного продукта, полезность обществу. Мне кажется, что благодаря кризису 2008 года такое видение бизнеса становится массовым и в России, и в мире».
Внимание к гуманитарному аспекту в экономике объединяет всех теоретиков постиндустриального общества. До поры до времени бизнес-сообществом эта идеология никак не воспринималась, считалось, что это просто некие словеса. И только теперь смысл гуманизации стали понимать. «Например, — замечает Филоненко, — на секции экономики форума “Стратегия-2020” известный экономист Виталий Найшуль говорил прежде всего о гуманитарном измерении экономики, о том, как важен для этого кризис. Он говорил об экономике не как некоей денежной среде, где деньги делаются из денег, а о среде, где должны господствовать гуманистические начала. В похожем русле выступили Владислав Сурков, замминистра экономического развития Станислав Воскресенский. Они говорили о том, что экономика — это не вещь в себе, это средство решения задач общественного развития. То есть сейчас эта проблема привлекает к себе внимание».
Специфическая бизнес-ментальность, подчеркивает Филоненко, была привнесена к нам в начале 90-х годов извне. «Одной из икон тогдашнего понимания предпринимательства был Михаил Ходорковский, который в новые времена стал еще и примером — символом предвзятого отношения государства к “не своим” бизнесменам. В своих ранних интервью он с гордостью за свою смекалку рассказывал, например, как занял за границей денег на закупку компьютеров, продал их в России, но сказал коллегам, что у него ничего не получилось. Он отдал долг, но спустя какое-то время. Ходорковский фактически говорил о том, что есть некая особая бизнес-добродетель, отличная от общепринятой. Бизнес, мол, как и политика, это некое специфическое, грязное дело».
«Главная часть этой идеологии: деньги решают все, — подчеркивает Филоненко. — И все должно быть направлено на их получение. А заиметь их в большом количестве можно не в результате труда, а в результате неких схем. И использовать для удовольствий и развлечений. Например, их можно вложить в футбольный клуб или в многомиллионные игрушки любимой дочери… Такое вложение никогда не придет в голову тому, кто занимается созидательным трудом».
«В принципе, — замечает Филоненко, — каждый нормальный человек, причастный хоть к европейской, хоть к азиатской культуре, воспитан на одних и тех же этических принципах: чтобы зарабатывать, нужно трудиться. Ненормально получать деньги, неадекватные труду или таланту».
Самые известные инвесторы — Сорос, Баффет, Гейтс, замечает он, обращались и обращаются к проблеме «денег, падающих с неба». Так, Сорос уже многие годы настойчиво предлагает создать мировое правительство и страховую компанию, которые установят единые правила игры, ограничат свободу финансового рынка. «Я не случайно причислил Гейтса к инвесторам: первые $20 млрд он заработал, намертво “прицепив” свой софт к компьютерам. Это была некая схема, чисто юридическая операция — деньги, не совсем заработанные. Спрос на ПК оказался чрезвычайно велик, и Гейтс обогатился уже за счет одной этой операции».
«Выдающиеся инвесторы, которых я назвал, рефлектировали по поводу своих заработков, — подчеркивает Филоненко. — Они стеснялись своих сверхдоходов. Они создали независимые фонды, распределяющие огромную часть собственных богатств на научные, социальные и просветительские программы. Наши — никогда не стеснялись, и не просто себя оправдывали, но и считали гениями предпринимательства». В качестве одной из иллюстраций олигархического самомнения Игорь Константинович напоминает «совершенно постыдную историю, когда за небольшую, по меркам тогдашнего ЮКОСа, сумму в $10 млн для поддержки РГГУ Леонид Невзлин стал его ректором. Не финансовым директором или каким-то административным руководителем — именно ректором!».
Каждый из нас в душе соизмеряет затраченные усилия с тем, что он получает, отмечает Филоненко. И если мы примем тезис об особенности бизнес-этики, получается, что выбор инженера, ученого, журналиста, деятеля культуры, милиционера работать и зарабатывать своим трудом какой-то странный. «А у бандита, который захватывает некие денежные потоки, — правильный, потому что он в придачу к этим потокам получает и “образование”, и “общественное признание”, и “научные звания”. Если же он еще и не совсем бандит или совсем не бандит: например, бывший комсомольский, партийный работник или ученый, ушедший в разгар карьеры в финансовые махинации, — это вообще пример для подражания на три поколения вперед!».
«Наши олигархи сыграли свою роль не только в выводе денег из страны, но и в насаждении деструктивных ценностей, — отмечает Филоненко. — То, чего Баффет стесняется, они не стесняются совершенно. Никто из них не покаялся: оказывается, все ими делалось хорошо, все делалось правильно!».
«Как Игорь Зюзин жаловался из-за своих потерь на фондовом рынке после летнего “наезда” Путина и Сечина! И как мы все ему сочувствовали, — вспоминает Игорь Константинович. — Но что-то не видно обратного вложения дивидендов, которые «Мечел» и иные получили в прошлые годы, в поддержку их предприятий сегодня…».
Когда начались гонения на Ходорковского и его коллег, вспоминает он, тогдашний президент РСПП Аркадий Иванович Вольский выступил в защиту руководителей ЮКОСа. «Поступок гражданина, правильный для любых времен, в любых обстоятельствах. Но при этом Вольский говорил: ненормально, когда за пять лет люди заработали 3 млрд долларов. Я тогда думал: совковое мышление. Какая разница — за пять лет или не за пять: свободный рынок… Но теперь я понимаю, что он был прав».
«Нас учили, — продолжает Филоненко, — что рыночная экономика — это самонастраивающаяся система. Если дела ведутся неэффективно, рано или поздно найдется кто-то, кто это исправит, — так называемый эффективный собственник. Может, в конечном счете, это и так, но что-то уж больно долго мы подчас ждем. А собственность “гуляет” из одних, оказавшихся в нужном месте в нужное время рук в другие такие же. И с эффективностью не дружат ни прежние собственники, ни нынешние… Думаю, это теоретический постулат, который нуждается в корректировке».
То же можно сказать и о практике оценки экономических субъектов с точки зрения разного рода рейтингов. «Я бы на месте экономических изданий объявил бойкот рейтингам, — замечает он, — то, что в них отображается, не имеет зачастую никакого отношения к реальности! За последние несколько месяцев один за другим объявляют дефолты и выстраиваются в очередь за государственной помощью как раз лидеры таких рейтингов — со всеми их AAA, AAA+… На месте крупных бизнесменов и правительств я бы просто перестал работать с запятнавшими себя рейтинговыми агентствами и аудиторскими компаниями. Потому что безнравственно сотрудничать с теми, кто покрывает безответственность или элементарное мошенничество».
Интерес к ревизии привычных постулатов, постановке экономических процессов в более широкий контекст сегодня очень важен, отмечает он. Потому что в рамках той или иной парадигмы все, как правило, очень логично, и найти опору для критики практически невозможно. «Недаром была защищена масса диссертаций по логике “Капитала” Маркса. В конце 80-х мы постепенно, трудно отходили от приверженности социалистической идеологии. Такой же путь проходит общественная мысль в отношении идеологии финансового капитализма — и у нас, и на Западе. В 90-е годы утверждение, что рыночная экономика должна быть нравственной, звучало абсурдно. Но сейчас, и во многом благодаря кризису, все больше людей понимают, что нужно зарабатывать, а не просто “садиться на потоки”. Если что-то “свалилось с неба”, нужно делиться — с обществом, обездоленными, вкладываться в культуру, будущее страны… Осознают, что законом экономики должны стать нравственные начала».
Но меняться, говорит Филоненко, хотят далеко не все. «Кто был организатором форума «Стратегия-2020»? Инвестиционная компания «Тройка-Диалог». Она возглавляется очень яркими, талантливыми людьми. Но при этом она — один из архитекторов и участников современного российского спекулятивного капитализма, крах которого мы наблюдаем сегодня». Вероятно, замечает Филоненко, инвесткомпания взяла собрание под свое крыло неспроста: есть интуитивное стремление взять процесс поиска выхода из кризиса под контроль, чтобы сохранить свой статус-кво. «Впрочем, возможно, — размышляет Игорь Константинович, — «Тройка» озабочена не только тем, чтобы поучать бизнесменов, как правильно вести хозяйство, но и поиском собственного места в новой экономике».
«Кстати, большой вопрос, — замечает он, — что первично: государство породило данный бизнес или наоборот. Если первичен бизнес (а я думаю, именно так), значит, сегодня мы идем путем французской революции, которая пожирала своих детей… И благодаря кризису, развитию новых трендов в экономике и обществе данный процесс продолжится».
Частичная национализация экономики — это, с точки зрения Филоненко, одна из издержек перехода к новому устройству экономики и общества. «Ничего хорошего в национализации нет: у государства кадры ничуть не лучше, чем олигархи. Да, бизнесмены старой формации — пафосные, наглые, жестокие, но они привыкли тем не менее отвечать за результаты своих действий. А государственные чиновники — нет».
«Помните, — замечает Игорь Константинович, — знаменитый тезис о том, что Россия, падая в пропасть, зацепилась за чекистский крюк? Эта мысль для значительной части населения и политической элиты выглядела верной — но до сегодняшней зимы. Кризис показал, что нефть и только нефть была этим крюком, а не чекисты».
Мы, подчеркивает он, как государство молодое оказались окружены разного рода фантомами: фантомами величия России, фантомами преимущества нашего образования, науки. Фантомами чиновников-патриотов, супербизнесменов, которые входят в десятки и двадцатки сильнейших и богатейших в мире. Это все не так. «Оказалось, что и государство-то у нас не ахти, и бизнесмены не очень. Оказалось, что вокруг нас мифы, и избавиться от них сегодня очень важно. И в этом смысле кризис — очищающий дождь, который на нас, наконец, пролился, чтобы смыть фантомы».
«В чем заключалась функция и моральный посыл выходцев из КГБ в бизнесе? — рассуждает он. — Это называлось “сесть на потоки”. Чтобы либо не дать украсть, либо самим использовать их, что называется, для блага Родины. Но сегодня нет потоков — их нужно создать. А это другое умение, другие навыки, другая ментальность… И потому в экономике, в бизнесе сегодня должны появиться новые герои — прежде всего люди, которые производят, строят, развивают реальный сектор, рискуют собственными деньгами, трудятся не покладая рук».
Они, подчеркивает Филоненко, готовы действовать на конкурентном поле без высоких покровителей, на свой страх и риск. «Это люди другой формации. То, что ими сделано, не воздух. Конечно, они не идеальные — идеального ничего в природе и обществе не бывает. Но у них правильная основа, и общественное внимание должно смещаться в их сторону».
И в экономической политике, и в политике вообще сегодня нужны другие кадры, убежден он. «Иная элита, ориентированная на национальные интересы. Постепенно, думаю, такие люди будут приходить к власти», — говорит Филоненко.
«Сегодня, — продолжает он, — мы должны осознать, что все общественные элиты: деловая, политическая, культурная — сообщающиеся сосуды. И все они нуждаются сегодня в обновлении, потому что все опираются на “не всегда моральный” бизнес. В рамках смены парадигмы развития произойдет корректировка трендов, будет формироваться новая элита, появятся собственники. Дай бог, чтобы это произошло эволюционным, а не революционным путем!».
Сегодняшний кризис — кризис финансового инструментария, по его мнению, с неизбежностью превращается в структурный. «А структурный кризис неумолимо тащит нас к политическому кризису. И потому сегодня главная задача — не допустить социального, политического конфликта. Для этого — оперативно решать социальные задачи, думать о стратегическом развитии, модернизировать экономику, все социальные и правоохранительные институты. Всерьез заняться кадровым вопросом — для всех элементов государственной, общественной и экономической структур. Аккуратно осуществить неизбежную частичную национализацию — она позволит вернуться к почти нулевому варианту, “доприхватизационному…” состоянию собственности. Эти изменения, — считает Игорь Филоненко, — позволят сохранить страну от политических катаклизмов, от полной разбалансировки политической системы, какую мы видим на Украине. И станут основой для реального подъема нашей экономики и общества в послекризисный период».
КОММЕНТАРИИ ЭКСПЕРТОВ
Виталий НАЙШУЛЬ, президент Института национальной модели экономики:
Говоря о кризисе, я хочу наметить три точки. При всем мистическом характере этого кризиса с точки зрения институциональной он не является мистическим.
Первое. Есть сферы — это банковская и финансовая сферы, где в мировом хозяйстве существует «колхоз». «Колхоз» — потому что по частным решениям платит общество. То, что банковская система так устроена, известно. Об этом говорили. Это было известно.
Устройство банковской и денежной системы будет подвергнуто ревизии. Тут надо смотреть трезво. Если даже в Большом театре беспорядки, то в Урюпинске не может произойти мировой прорыв в балете.
Поэтому мы вынуждены дожидаться, когда этот кризис приведет к институциональным изменениям в этих сферах в стране, которая сейчас является локомотивом мирового развития. Хотя, конечно, и в нашей стране было бы полезно дискутировать о том, какой должна быть банковская система, как должна быть устроена денежная система и т.д.
Второе. Кризис — это расчистка рынка. Цунами происходит не в нашей стране. Подводное землетрясение происходит где-то далеко. Но качать нас будет этими волнами. В этих условиях максимальная гибкость рынков является ответом на те вызовы, которые поступают. С этой точки зрения задача консервации, задача спастись — это не совсем правильный подход.
Задача именно в том, чтобы наш корабль максимально свободно плавал по волнам. И мы видим, что хотя некоторые меры и стабилизировали положение, но пресловутый валютный курс — та самая вещь, которая задерживает правильную адаптацию к изменившейся ситуации, не свободен. Должна быть его гибкость куда угодно, во все стороны.
Для торговли скупают доллары. Значит, доллар должен стоить дороже. Это рыночная экономика — тут и обсуждать нечего. Я считаю, что по весне нужно было бы отпустить курс, чтобы он свободно двигался вверх и вниз. Мы бы избавились сначала от одних неэффективных предприятий, потом от других. Нужны те, кто успешно работает и в холод, и в жару.
Третье замечание. Оно касается внутренней институциональной динамики — и пожелания относительно инновационной экономики. Я бы поставил его в ряд с пожеланиями, скажем, хорошей правовой системы и т.д.
Давайте вспомним, когда эти пожелания появились. Еще задолго до Октябрьской революции — тогда, когда началась петровская модернизация. Те шаги, которые предлагаются, как мне кажется, являются повторениями «задов». Мне кажется, что надо придумать что-то более оригинальное.
По всей видимости, то, что у нас нет инновационной экономики, не связано с тем, как считалось в некоторые времена, что у нас, например, не хватает специалистов с техническим образованием. И мы должны поэтому поднять эту сферу. Или не хватает спроса со стороны государства…
Думаю, отсутствие инновационной экономики связано с некоторыми глубокими культурными проблемами, которые тем не менее решаемы. И, собственно говоря, вопрос об инновационности стоит следующим образом: почему страна блокирует спрос на новшества?
Мне кажется, что препятствия лежат в российской культуре. Но эти проблемы не фатальны. Для этого надо найти какие-то новые шаги. Бороться надо за это, а не за искусственное стимулирование с помощью денег или властных решений. То есть должны существовать внутренние культурные механизмы, которые стимулировали бы действие в нужном направлении.
Из выступления на секции «Экономика» форума «Стратегия-2020»
Михаил ХАЗИН, президент центра «Неокон»:
Главная причина современного кризиса — так называемая «рейганомика», то есть политика стимулирования в США конечного спроса, как государственного, так и частного. При этом они решают свои задачи за счет других.
Еще в 1944 году, когда были заключены Бреттон-Вудские соглашения, привязывающие все капиталистические валюты к доллару, а его, в свою очередь, к золоту, экономика США составляла более 50% от мировой. А сейчас по производству — лишь 20%. Зато по потреблению — 40%. И как вы отвяжете свою валюту, если именно в США продаете значительную часть производимой вами продукции и фактически на этом живете? Китай, Япония, Евросоюз живут сегодня на экспорте в США.
Пока США составляли 50% от мировой экономики, противоречия между этими функциями были незначительны. А сейчас стали доминирующими. США печатают доллар для улучшения внутреннего экономического положения, но при этом ослабляют его как мировую валюту. Оттого и проблемы во многих странах, где влиятелен доллар. А если бы США «держали» его как мировую валюту, то кризис там был бы существенно сильнее (и начался бы уже давно). Вот в чем корень проблем.
Наша же проблема в том, что нефтяные доходы до реального сектора практически не доходили — в частности, в инновационные процессы, разработку новых технологий, подготовку кадров и т.п. почти ничего не вкладывалось. По сути, деньги «растворились» раньше.
Да и не могло быть иначе, потому что эти вопросы ныне решают зачастую такие финансисты, многие из которых в принципе не понимают, как работает предприятие. Отметим, что это мировая проблема, за исключением разве что Китая.
Так что нефтяные деньги нам впрок, на мой взгляд, так и не пошли — да, они позволили, главным образом, увеличить потребление импорта, особенно продовольственного. А сейчас, после резкого падения цен на нефть, начнется «ломка» такой ситуации.
Я не думаю, что цены на нефть быстро восстановят свои прежние высоты. Прежде всего потому, что дешевая нефть выгодна и нужна США, Евросоюзу, Японии, то есть основным «точкам» мировой экономики и финансовой системы. России же дешевая нефть невыгодна. В этом, пожалуй, главное противоречие между РФ и «американским блоком» в сфере нефтяной, да и общеэкономической политики.
Наше государство будет стремиться всецело поддерживать социальную систему, ибо она имеет не только социально-экономическое значение для государства и общества. Другое дело — реальная платежно-покупательная способность пенсий и пособий в условиях роста цен.
Кризис сильно изменит и уже начинает менять структуру цен, да и структуру потребления. И я не исключаю, что семьям и среднего достатка придется ограничивать потребление.
Из интервью газете «Российская неделя»