Юрий ПОЛЯКОВ: горячая любовь к Родине не мешает мне видеть то, что неправильно, то, чего не должно быть
БОСС-стиль | Гостиная
Текст | Юрий КУЗЬМИН
Фото | Из архива Ю. М. ПОЛЯКОВА
Один из самых популярных современных русских писателей, автор нашумевших повестей и романов, поэт, драматург, публицист, а также активный общественный деятель Юрий Михайлович Поляков — о том, что повлияло на его становление как литератора, о месте литературы и писателей в современной России и о своей гражданской позиции.
— Юрий Михайлович, вы происходите из рабочей семьи, причем семьи вполне технической: отец — электромонтер, мама — технолог. Почему и как вас, если можно так выразиться, «бросило» в литературу?
— Это особенность советского жизнеустройства, когда, по сути, каждый человек мог реализоваться так, как он хотел, было бы желание. Мне Бог дал литературные способности, а тогдашний уклад давал возможность их развить…
Кстати, при советской власти было нормой, когда многие, в том числе и очень известные в будущем, люди не продолжали семейную традицию, а «делали себя сами».
Доцент-филолог — сын профессора-филолога выглядело как-то неприлично. Когда я был молодым писателем, в нашей среде скептически относились к писательским детям, которые пошли в литературу вслед за «предками». И, кстати, в 90% такой скептицизм оправдывался, потому что у этих ребят, как правило, настоящего таланта не было, а лишь культурная среда, семейные связи и возможности. Почти никто из них ничего не добился за редкими исключениями: Татьяна Бек, Михаил Тарковский…
Так что мое решение было абсолютно нормальным для того времени. Сейчас, к сожалению, эта традиция идти своим путем сильно подорвана, а государство сквозь пальцы смотрит на то, как по наследству передаются целые академические институты. Ничем хорошим это не кончится.
— Вы начинали с поэзии. В 1977 году в «Московском комсомольце» была напечатана большая подборка ваших стихов, еще через несколько лет вышел ваш первый поэтический сборник. А потом поэта победил прозаик. Почему?
— Я действительно начинал как поэт и в Союз писателей вступил как поэт. Моя первая книга стихов «Время прибытия» вышла в 1980 году в «Молодой гвардии» с предисловием Владимира Соколова, замечательного поэта второй половины ХХ века, одного из лучших наших лириков. Затем я издал еще несколько поэтических книг, широко публиковался в журналах, был лауреатом нескольких премий и стал довольно заметной фигурой в своем поэтическом поколении. Все это подробно описано в эссе «Как я был поэтом».
Переход с поэзии на прозу — это, в общем-то, обычный для писателя путь. Становление автора, как правило, начинается с поэтического творчества. Размер и рифма на первых порах помогают начинающему «сбить» языковой материал в художественное высказывание. Обыкновенные стихи проще сочинить, нежели обыкновенную прозу. Но великие стихи пишутся труднее, чем великая проза. Почему? Не знаю… Если мы возьмем крупнейших прозаиков XIX–XX веков, то увидим, что почти все они, за редкими исключениями, начинали как поэты. Это и Пушкин, и Лермонтов, и Бунин, и Набоков, и Солоухин.
Прозаиков, которые не были бы поэтами, практически нет. Другое дело, что одни, начав как поэты, потом переходили на прозу и больше уже никогда не писали стихов. Это, скажем, Алексей Николаевич Толстой. Другие же, как, например, Алексей Константинович Толстой, всю жизнь параллельно писали и стихи, и прозу. Однажды на литературном обеде я поспорил с кем-то на эту тему, и мой оппонент привел аргумент, что, мол, не у всех так было, вот Лев Толстой никогда не писал стихов. И так случилось, что рядом с нами выпивал литературовед, который занимался творчеством Толстого. Он возразил: «Нет, Лев Николаевич Толстой писал стихи, только очень уж плохие». Так я выиграл этот спор (улыбается).
— Вы учились в Московском областном педагогическом институте на филфаке, потом была литературная студия при МГК ВЛКСМ и Московской писательской организации. А Литературный институт, кузницу писательских кадров, вы как-то обошли стороной. Почему?
— Да, Литературного института не было в моей жизни. Да и не такая уж это кузница и житница, особенно сегодня. На самом деле большинство крупных писателей советской эпохи, за исключением писателей фронтового поколения, пришло в литературу откуда угодно, но не из Литературного института. А я не попал в этот вуз по вполне понятным причинам, хотя мы с моим другом поэтом Игорем Селезневым туда собирались. Однако в советские годы существовало правило: тех, кто имеет филологическое образование, в Литинститут не принимать. И, когда нам с Игорем пришла в голову идея перевестись в Литературный, нам отказали как студентам-филологам пединститутов. Ведь Литинститут дает базовое филологическое образование, поэтому, если у тебя уже есть диплом филолога, какой смысл тратить государственные деньги на твое повторное обучение?
— Но все же Литературный институт готовил не совсем филологов.
— Литературный институт, если быть точным, готовил «литературных работников широкого профиля»: ты мог стать великим прозаиком (Юрий Бондарев) или поэтом (Николай Рубцов), а мог — мелким редактором и даже цензором. Такие случаи известны. Как во всяком творческом вузе, в Литинституте была система семинаров, которые вели мастера-наставники, как крупные, так и не очень крупные писатели, а то и вообще не мастера. С ними студенты осваивали азы творчества. Самый лучший способ понять, что тебе не удается, — это выслушать разбор твоих текстов как сверстниками, так и — в заключение — «гуру». Мозги сразу встают на место, хотя сначала от обиды хочется застрелиться.
Но набор в Литинститут был очень невелик, да и творческий конкурс огромен.
Однако мудрая советская власть создала в стране массу литературных кружков, объединений, студий, слушатели которых также проходили литературную подготовку, порой мало чем уступавшую Литинституту. Я окончил студию при МГК ВЛКСМ и Московской писательской организации. Семинары у нас вели крупнейшие поэты и прозаики — Борис Слуцкий, Юрий Трифонов, Евгений Винокуров, Николай Старшинов, Александр Рекемчук, Вадим Сикорский… На наши семинары приходили студенты Литинститута и говорили, что у нас разборы и даже разборки интереснее, полезнее, чем у них на Твербуле. Эта литстудия стала для меня настоящей школой молодого литературного бойца. Дала мне многое.
— А почему после школы вы поступили в пединститут?
— Я хотел поступать в МГУ, но умные люди, и прежде всего моя учительница литературы Ирина Анатольевна Осокина, которая меня опекала и помогала во всем, предупредили: «Юра, это для тебя нереально, в МГУ все решают только связи». Думаю, она была права. И я подал документы в педагогический, о чем нисколько не жалею.
— О педагогической карьере вообще не думали?
— Отчего же не думал? Наоборот, я собирался преподавать, занимаясь параллельно наукой. Семью-то надо содержать. У меня никогда не было безоглядной веры в свой «сверхталант» — ощущения избранности, которое есть у большинства молодых писателей и которое их чаще всего и губит, потому что они не могут объективно оценить свой дар. Представляете, перерыть целый остров и выяснить, что сокровищ тут никогда не было! Увы, заложниками этой завышенной самооценки становятся близкие: жены, родители, дети…
Я же к своей литературной будущности относился с осторожностью и думал: «Ну, получится — получится, а не получится — значит, не получится». Занимался наукой, сначала Брюсовым, по которому защитил диплом, а затем собирался писать кандидатскую в аспирантуре. Но так получилось, что в очную аспирантуру меня не взяли, не было связей. Я пошел в армию. Спасибо судьбе за это!
Уволившись в запас, я прикрепился к кафедре советской литературы. Работал сначала в райкоме, потом в газете «Московский литератор». Тогда как раз отпраздновали 100-летие Брюсова, было защищено множество диссертаций по этой теме, и моя научная руководительница Анна Александровна Журавлева мне сказала: «Ну, напишешь ты, Юра, еще одну кандидатскую по Брюсову, а ВАК возьмет и не утвердит. Чем, кроме Брюсова, хочешь заниматься?» Я очень любил фронтовую поэзию и стал писать о ней, в 1981 году защитился по этой теме. Успел поработать в школе, начал преподавать в вузе, но потом как-то неожиданно моя литературная карьера стремительно пошла вверх. Меня даже кто-то в шутку назвал «молодым писателем с вертикальным взлетом». Такой истребитель как раз в ту пору удачно испытали…
— С армией у вас особые отношения. О ней и ее проблемах ваша повесть «Сто дней до приказа», вышедшая впервые в журнале «Юность» и безумно популярная в 1980-х. Удалось ли, на ваш взгляд, российским Вооруженным силам преодолеть тот тяжкий недуг, который «диагностирует» «Сто дней до приказа», — дедовщину?
— Честно говоря, я боялся идти в армию. Несмотря на то что вырос в рабочей среде, я, как и многие москвичи, был мальчиком, мало подготовленным к жизненным испытаниям. Не зря же презрительная армейская кличка ЧМО расшифровывалась иногда как «человек Московской области». После института я, не пройдя военной кафедры, служил рядовым в Группе советских войск в Германии, то есть был оторван от семьи. Незадолго до призыва я, кстати, женился, что тоже не улучшало настроения ввиду долгой разлуки. Зато за время службы я написал сотню стихотворений, и, собственно, первые две мои книги составлены из стихов этого периода. Эти стихи охотно печатали журналы, в моих строках читались искренний патриотизм и непоказной оптимизм, чего советской литературе в ту пору уже катастрофически не хватало. Никогда больше в своей жизни я не писал стихи так плотно и интенсивно, как в Олимпийской деревне близ Западного Берлина. Сублимация есть сублимация. Из армии я принес в дембельском чемоданчике и наброски повести «Сто дней до приказа», которую закончил в 1980 году.
Должен отметить: по взглядам я был абсолютно советским писателем. Нас воспитывали так, что если ты видишь недостатки жизни, то об этом надо обязательно написать, ведь именно с помощью литературы эти недостатки и изживаются. Я и писал в этой повести о проблемах Советской армии, о дедовщине, о том, что нездоровый моральный климат в подразделениях не способствует нашей оборонной мощи. Я был искренне убежден, что помогаю армии избавиться от этой тяжелой болезни. И крайне удивился, что сначала повесть запретили (военная цензура встала насмерть), а когда в 1987 году после приземления Руста на Красной площади Андрей Дементьев все-таки смог опубликовать вещь в «Юности», на меня набросились многие могучие структуры, прежде всего ГлавПУР — Главное политическое управление Советской армии и Военно-морского флота СССР, орган, ответственный за партийно-политическую работу в Вооруженных силах. Объявили, будто я оклеветал армию. Именно такое обвинение было брошено мне с трибуны ХХ съезда комсомола. Но время показало, кто был прав в том споре…
Что же касается неуставных отношений в сегодняшней армии, то я уже много лет вхожу в Общественный совет при Минобороны РФ, даже был какое-то время заместителем председателя, и могу сказать: для преодоления дедовщины, с которой так и не смогла справиться советская власть, нынче сделано очень многое. «Неуставняк» действительно сведен до минимума, причем добились этого благодаря целому комплексу мер. Оправдал себя и переход на одногодичную службу, не стало «салаг» и «стариков» в прежнем понимании. Серьезнее занимаются личным составом офицеры, дорожащие теперь своими должностями. А сейчас я скажу вещь на первый взгляд удивительную. Большую роль в борьбе с «годковщиной» сыграло появление мобильных телефонов. Да-да! Я за все время армейской службы смог из ГСВГ позвонить домой один раз. Письмо шло около десяти дней. А теперь? Боец, получивший фонарь под глазом от зарвавшегося сержанта, уже через пятнадцать минут звонит домой, и через день-два разъяренная мать, да еще в сопровождении представительницы Комитета солдатских матерей, стоит у КПП и вызывает на суровый разговор командира подразделения. Да и журналисты тут как тут… И приходится отвечать, почему в части младшие командиры распустились до рукоприкладства! Более того, теперь министр обороны Шойгу может увидеть любую воинскую часть в режиме реального времени… Вот он все и видит. Себе дороже!
Так что, на мой взгляд, победа над дедовщиной одержана, хотя и не полная, полная невозможна. Неуставные отношения в замкнутом коллективе неизбежны. Зайдите в любой банк, и вы сразу заметите, что отношения между клерком, устроившимся на работу недавно, и тем, кто там служит уже лет пять, тоже подчиняются некому негласному неуставному кодексу. Это видно сразу. Но от казарменного ритуала до казарменного беспредела дистанция огромного размера.
— Сейчас армейская служба снова стала престижной после более чем 20-летнего упадка. Благодаря чему, как вы думаете?
— Благодаря путинскому курсу на суверенитет страны. Суверенитета с нищей, плохо вооруженной и расхлябанной армией не бывает. Это главное! Да, служить в армии снова престижно и выгодно. Офицеры стали получать очень приличную зарплату, появился «социальный пакет», в значительной степени решен и жилищный вопрос. Я служил в ГСВГ и хорошо помню, как люди жили в ставших тесными коммуналками домиках, построенных для берлинских Олимпийских игр 1936 года, в которых СССР, не желая иметь ничего общего с фашистским режимом, не участвовал. Зато сборная США тогда занимала добрую половину олимпийской деревни. Так вот, условия жизни у офицеров и прапорщиков были неприглядные, здоровенная крыса на кухне была обычным делом. Только старшие командиры могли рассчитывать на более-менее нормальные условия проживания.
Сейчас армия совсем другая. Когда я бываю на заседаниях совета в Центре управления Министерства обороны, похожем на Центр управления космическими полетами, то вижу все изменения в режиме реального времени. На огромном экране нам демонстрируют, как проходят учения, как осваивается новая техника, как разбираются с нарушениями, как возводится главный храм Вооруженных сил и т. д. Наверное, скоро бойцы и офицеры будут напрямую обращаться к министру обороны с вопросами, критикой и предложениями. Жаль, у министра культуры нет такого экрана…
— Я хорошо помню те времена, когда ваши произведения, особенно уже упомянутая повесть «Сто дней до приказа», а также «ЧП районного масштаба», долго не печатавшиеся и, наконец, изданные в начале перестройки, произвели эффект разорвавшейся бомбы. Позднее были «Апофегей», «Парижская любовь Кости Гуманкова», «Козленок в молоке», «Небо падших», в 2005-м — «Грибной царь», который вышел каким-то невиданным для того времени тиражом. Сегодня вы придерживаетесь тех же взглядов и ни от чего, что в былые годы написали, не отказались бы? И что сейчас из этого так же актуально, как в те времена?
— Я реалист. Любовь к Родине не мешает мне видеть то, что плохо, неправильно, то, что безнравственно, то, чего не должно быть в нашем Отечестве. Все мои новые романы, те же «Грибной царь» или «Любовь в эпоху перемен», жестко и объективно описывают современную российскую действительность, куда жестче, чем многие авторы, считающиеся почему-то современными диссидентами.
«Козленок в молоке» — одна из самых любимых читателями и часто переиздаваемых моих книг. Ее переиздали уже более 30 раз! И надо сказать, что в тех странах, где ее перевели и выпустили, она тоже имела большой успех — и в Китае, и в Словакии, и в Венгрии. Из чего могу заключить, что в этом романе мне удалось выразить всеобщую проблему нашего времени — торжество мнимостей, симулякров… Эдакая глобализация хлестаковщины. В литературе это стало настоящим бедствием! С помощью лукавых премий читателям навязываются авторы, еще, по сути, не научившиеся грамотно писать по-русски…
Но я уверен: настоящая литература остается, а симулякры рассеиваются, несмотря на все усилия пиарщиков и рекламные вливания. Мой, еще советский, «Апофегей» регулярно переиздается. Его, кстати, недавно экранизировали. «Парижская любовь Кости Гуманкова» постоянно допечатывается, хотя, казалось бы, проблема советских граждан за границей исчезла много лет назад вместе с Советским Союзом, но эту вещь все равно любят. Значит, мне удалось затронуть какие-то общечеловеческие струнки.
Понимаете, актуальность художественной литературы отличается от актуальности, скажем, политологической статьи, которая анализирует нынешнюю ситуацию. Года через два читать ее никто не будет, на смену ей придут другие политологические статьи, также быстро устаревающие. Чтобы твоя политологическая работа осталась интересной потомкам, надо быть Данилевским, Леонтьевым, Марксом, Лениным, Кожиновым… А роман помимо анализа современной социальной ситуации и морального состояния общества создает особый художественный мир, герои которого, если вещь написана талантливо, не устаревают. И мы по-прежнему переживаем, читая, допустим, «Гранатовый браслет» Куприна, хотя после публикации этой повести прошло более ста лет, и очень многое изменилось. Кстати, зеленый «гранат», на который несчастный влюбленный чиновник растратил казенные деньги, называется влтавин, или чешский камень.
— Считается, что во многих своих произведениях вы как бы изучаете психологию и образ жизни преуспевающего российского интеллигента, зачастую удачливого предпринимателя, причем изучаете, как правило, с определенным сатирическим уклоном. В первоначальный период нашего капитализма это, скорее, были взаимоисключающие понятия — предприниматель и интеллигент. А как сейчас, по-вашему?
— Меня с самого начала очень занимала эта метаморфоза — превращение советского человека, скажем, инженера, который жил от зарплаты до зарплаты, в супербогатого «нового русского». Впрочем, именно русских среди нуворишей было, по моим наблюдениям, не так уж и много. Мне представлялся интересным процесс изменения социального уклада и политического строя страны в 1990-е, и, как следствие, изменение людских судеб, радикальная перемена участи. Это была настоящая «ломка», мощный исторический сдвиг, по грандиозности мало уступавший Октябрьской революции. Кстати, как ни странно, лишь немногие писатели поняли, что именно это сейчас и есть самое главное, самое важное, что художественно запечатленное движение исторических литосфер и будет самым интересным грядущим читателям. Но кто-то вообразил, будто свобода слова существует исключительно для того, чтобы рассказывать о своих сексуальных девиациях. Мне жаль таких литераторов…
Сегодня, смею предположить, по моим сочинениям можно изучать ту, ушедшую эпоху, что и делают некоторые филологи, защищая диссертации. Мне были интересны не бандиты, пришедшие в класс нуворишей с распальцовкой, со сроками за спиной, с «общаками». Я этот мир почти не знал. А вот вчерашние советские интеллигенты, люди образованные и творчески мыслящие… Их ведь много было. Конечно, не все научились зарабатывать большие деньги. Хотя кое-кто научился. Мне хотелось показать, что происходит с их душами, как они трансформируются, потому что в 1990-е честно заработать деньги, никого не обобрав и не опустошив казну, было почти невозможно.
Меня всегда волновала тема денег. Точнее сказать, я хотел разобраться, как деньги, этот «эквивалент счастья», влияют на людские души, на человеческую судьбу. Тема вечная. Не мною открытая. Об этом мои книги. Например, «Небо падших», очень, кстати, популярная повесть, по которой с разницей в десять лет сняли два фильма, что большая редкость. И «Грибной царь» о том же.
— Перейдем к «Литературной газете». Вы долгое время были ее главным редактором, да и сейчас возглавляете редсовет «Литературки». Что теперь представляет собой «Литературная газета», как удается сохранять ее печатную версию?
— Когда я в 2001 году пришел в «Литературную газету», ее тираж упал до нескольких тысяч. Это был такой заповедник либералов образца 1993 года. Читать их письмена к тому времени было просто невозможно. На первой полосе каждого номера в обязательном порядке красовалась гнусная карикатура на русских недотеп. Не сразу, но все-таки удалось «развернуть» газету, сделать ее острой, полемичной, полифонической по разнообразию мнений, но государственно-патриотической по взгляду на вещи. Мы взяли за основу здоровый консерватизм, опирающийся и на православные ценности, и на советские традиции. Они друг другу не противоречат. По-моему, одна из главных ошибок советской власти заключалась в том, что она бόльшую часть своего существования боролась с Церковью, которая на самом деле — естественная союзница власти в деле укрепления исторической российской государственности. Вот и доборолись…
В результате всех наших усилий к 2008 году удалось поднять тираж «Литературной газеты» до 120 тысяч экземпляров в неделю. Мы стали абсолютными лидерами среди гуманитарных периодических изданий.
— В одном из интервью года три назад вы говорили, что общими усилиями изменили газету, сделали ее одним из самых острых гуманитарных изданий. Что вы вкладываете в понятие «острое гуманитарное издание»?
— Есть издания технические, политические, экономические, развлекательные, рекламные, эротические, а есть гуманитарные. В 1990-е годы Ельцин отдал монополию в культурной политике либералам, и они начали насаждать свои подзападные (даже не прозападные!) ценности, своих кумиров, свою версию истории, всячески унижая весь советский период, обожествляя эмигрантскую литературу, издеваясь над русской тематикой и видя в ней почему-то угрозу общечеловеческим ценностям. С этим никто не спорил. Боялись, что перекроют нищенские дотации. Может быть, только газета «Завтра» не сдавалась, будучи политической трибуной сопротивления. А вот площадки для диалога о смыслах и ценностях фактически не было. Этим мы и занялись.
Когда я пришел в «Литературную газету», то обнаружил, что на протяжении десяти лет на ее страницах ни разу не упоминались фамилии Валентина Распутина, Василия Белова, Федора Абрамова, Вадима Кожинова… Зато Бродский и Аксенов были чуть ли не на каждой полосе. Поймите: я не против Бродского или Аксенова, они сильные писатели, но нельзя же совсем замалчивать важнейшее почвенническое течение в нашей литературе, к которому принадлежали, кстати, Достоевский и Лесков! У нашей культуры всегда было два крыла — почвенническое и либеральное. На одном крыле не летают. Почвенники и патриоты с триумфом вернулись на полосы «ЛГ», и это, конечно, очень не нравилось либеральному лобби, имеющему мощнейшую поддержку на самом верху. Так что все 16 лет, что я руководил «Литературкой», мне приходилось существовать в режиме постоянной обороны от либеральных наездов.
— В ваших устах либерализм звучит как ругательство.
— Я всего лишь следую за языком. Увы, в устах большинства наших соотечественников слово «либерал» звучит с отчетливой негативной коннотацией. Это же надо было умудриться так опоганить, в сущности, благородную идею, которая в диалектическом противоречии с консерватизмом движет обществом. Но у нас в России либерализм — идеология компрадоров. Наш либерализм, как я уже сказал, даже не прозападный, а подзападный. Задача наших либералов — подложить Россию под Запад. Это настолько очевидно, что нашло отражение в языке. Народ не обманешь. Вовсе неслучайно в нашем парламенте либералы вообще не представлены как партия. Зато они представлены во властных структурах, и очень мощно.
— А нужны ли сейчас вообще такие СМИ, как «Литературная газета»? Кто ее читатели?
— Гуманитарные издания всегда нужны. Посчитайте, сколько у нас учителей русского языка и литературы, истории, обществоведения и т. д. Им-то что читать? «Космополитен»? В советские годы «Литературка» являлась органом Союза писателей СССР, а по сути, была газетой всей советской интеллигенции. Ей, кстати, официально разрешалось больше, чем другим, что было связано отнюдь не со смелостью ее редколлегии. Еще Сталин, назначая Симонова главным редактором «ЛГ», сказал ему: «Вам мы разрешим больше, чем другим, и вы этим пользуйтесь. Нам нужна критика. Мы, конечно, будем вас ругать, но вы не обращайте внимания. В СССР должна быть газета для интеллигенции, которая всегда недовольна». Вот такая установка, не глупая, кстати, для сверхцентрализованного общества без всякой политической оппозиции.
Сейчас у «Литературки» тираж катастрофически упал. Оно и понятно. Газета отказалась от «остроты», решила ни с кем не ссориться. Это ошибка. Газета, приятная во всех отношениях, никому неинтересна. А главный редактор, боящийся окрика из Роспечати больше, чем коронавируса, вызывает недоумение, если не презрение. Если ты боишься высоты, зачем полез на гору? Чтобы сделать селфи? Грустно…
— В том же интервью вы говорили о сайте «Литературки», что он развивается, но его мобильность, а главное — креативность и острота оставляют желать лучшего. Как теперь с ним обстоят дела?
— Когда я пришел в 2001 году в газету, которой до меня руководили очень продвинутые редакторы, светочи либеральной журналистики, я вдруг с удивлением обнаружил, что у нее нет своего сайта. Не завели… И подумал: «Ну ничего себе — продвинутые!» Сайт создавала уже наша команда. Его посещаемость еще при мне стала выше тиража бумажной версии. Но тревожит, что с некоторых пор отрицательные оценки читателями опубликованных материалов и несогласие с позицией редакции тщательно вымарываются. А это ведь обратная связь, которая была сильной стороной «ЛГ» даже в советские годы. Если нарочно не смотреться в зеркало, красивей не станешь…
— Поговорим о патриотизме. Что вы вкладываете в это понятие? Почему сейчас многие считают его, как Сэмюэль Джонсон, «последним прибежищем негодяев»? Как мы вообще дошли до жизни такой, что немало людей согласно с этим лозунгом?
— Эта цитата из английского публициста XIX века Джонсона на самом деле пошла в народ благодаря Льву Толстому, который в одной из статей по-своему ее истолковал.
Еще замечательный русский мыслитель Вадим Кожинов в начале 1990-х заметил, что Джонсон утверждал как раз обратное: патриотизм — это настолько сильное, чистое и облагораживающее чувство, что оно может способствовать нравственному возрождению даже последнего негодяя. И я с этим согласен. Главное, чтобы негодяй понимал, что он мерзавец, и хотел измениться к лучшему. Если же подлость — осознанный принцип жизни, то не поможет никакой патриотизм.
Я считаю патриотизм, любовь к своей стране, уважение к ее святыням нормой для любого человека, а вот антипатриотизм, отчизнофобия, напротив, — это нравственное заболевание. Излечимое? Отчасти. Патриотизм — это, если хотите, иммунная система народа. Когда иссякает патриотизм, то государство распадается, этнос исчезает, поглощенный более сильными, патриотичными племенами. Любые этнические сообщества рождаются, живут и умирают по своим законам, еще плохо изученным. Но неслучайно взрыв патриотического сознания происходит именно тогда, когда для этноса наступают трудные, критические времена. Давно замечено, что после войны рождается больше девочек, а не мальчиков, хотя на войне гибнут чаще мужчины. Почему? Потому что именно женщины, рожая, восстанавливают истребленную войной популяцию. Кто или что включает и выключает это саморегулирование этноса? Не ясно… То же самое и с патриотизмом.
Казалось, в результате нигилизма и антипатриотизма как государственной политики 1990-х у нас в нулевые годы страну заполонят молодые манкурты, не помнящие родства. Я был крайне удивлен, когда увидел: среди моих молодых читателей (а я часто встречаюсь с читателями разного возраста) появляется все больше людей с имманентным чувством патриотизма. У них обострена любовь к Родине, и они даже не могут сами себе ее объяснить — почему. Очевидно, на ментальном уровне включился механизм самозащиты этноса.
— Вы член Союза писателей. Что сейчас представляет собой Союз писателей? Вы как-то заметили, что он депрофессионализируется, деградирует, а ведь когда-то это была самая мощная творческая организация страны, некое собрание «инженеров человеческих душ». Есть ли будущее у Союза писателей, каким он должен быть и будет ли?
— Начнем с того, что у нас несколько союзов писателей. Некоторые существуют только на бумаге. Там есть группа ушлых руководителей, несколько человек, которые получают гранты и, пользуясь щедростью нашего президента, решают свои личные материальные вопросы. Повторю: организаций, которые они возглавляют, попросту нет, они существуют лишь на бумаге. Помните, у Тынянова был поручик Киже, возникший из-за ошибки писаря? Примерно то же самое…
А есть союзы, которые все-таки работают. Это Союз писателей России. Долгое время он пребывал в летаргии. Но теперь там новый руководитель — Николай Иванов, который восстанавливает работу союза, и мы ему в этом помогаем, как умеем. Есть еще ПЕН-клуб, который раскололся на неистовых и умеренных либералов в нашем русском значении этого слова. Когда-то в молодости я вступил в ПЕН-клуб, однако вскоре, обнаружив его антирусскую направленность, вышел оттуда с облегчением.
Шесть лет назад состоялось литературное совещание, которое проводил Путин. Там было принято решение об объединении союзов в ассоциацию и создании фонда поддержки литературы, но потом как-то все спустили на тормозах. А само слово «писатель» исчезло из реестра профессий РФ. Пескоструйщик там есть, а писателя нет. Литераторы сегодня, к сожалению, остаются творческой категорией, наименее вовлеченной в общественную и культурную жизнь страны, хотя при советской власти именно они были самым передовым и влиятельным отрядом творческой интеллигенции. И это правильно, так как литература — это базовый вид искусства, определяющий все остальные роды, виды и жанры, во всяком случае, в синтетических видах искусства, таких как театр, кино, которые всегда шли за литературой. За чем они сейчас идут, мне не позволяет сказать формат вашего уважаемого издания.
Мне иногда кажется, что наша власть считает литературу разновидностью спорта, настолько ей не понятна специфика этого важнейшего вида духовной деятельности. Но, если политики озаботятся формированием государственной идеологии, а это рано или поздно случится, литература, которая по своей природе занимается формулированием смыслов, снова выступит на первый план. А пока государство с помощью многочисленных премий («Большая книга», «Ясная Поляна» и т. д.) подкармливает как раз ту часть нашей словесности, которая полагает: если от России останется один только русский язык, то и слава Богу! Даниил Хармс был, конечно, выдающимся абсурдистом, но ведь в сумасшедший дом он попал за то, что в блокадном Ленинграде во весь голос призывал немцев поскорее взять город. Боюсь, мы идем к тому, что писательское сообщество будет состоять в основном из «даниилов хармсов», правда, лишенных его таланта.
— А как развивается Национальная ассоциация драматургов (НАД), председателем которой вы являетесь?
— Нашей ассоциации два года. Благодаря ей впервые за последние четверть века отечественные драматурги получили свое профессиональное объединение, ведь при советской власти существовали лишь объединения драматургов в отделениях Союза писателей СССР, а потом авторы, пишущие для сцены, оказались беспризорными. Репертуарная политика в стране была пущена на самотек, Союз театральных деятелей превратился в эдакое «гуляй-поле». В этой ситуации консолидированные драматурги оказались лишними. Им же надо объяснять, почему настоящая современная драматургия не интересует театры, хотя именно ее хотят видеть на сцене зрители. И вот появились мы. НАД провела уже два сезона Международного конкурса современной русской драмы «Автора — на сцену!». В его рамках мы не просто ищем талантливых авторов, но, выделив десять лучших пьес, даем для постановки под каждую по 500 тыс. рублей. Финансирует проект ООО «Театральный агент». И нашу «золотую десятку» ставят по всей стране. Для Москвы, конечно, полмиллиона рублей — смешные деньги, а для Рыбинска, например, это уже очень приличная сумма. Кроме того, нами проводится масса других мероприятий — круглых столов, презентаций, эскизных постановок. Недавно прошла презентация новой книги пьес одного из лучших современных русских драматургов Владимира Малягина. Наша ближайшая задача — получить сцену для создания Московского традиционного русского театра.
— Вы были председателем Общественного совета при Министерстве культуры России, являетесь членом такого же совета при думском Комитете по культуре. Что дает и позволяет сделать эта работа?
— Мой опыт показывает, что ничего не дает и ничего не позволяет. Когда я был председателем Общественного совета при Министерстве культуры России, я умолял руководство не отстранять Татьяну Васильевну Доронину от руководства МХАТом имени Горького, предсказывая грандиозный скандал. Так и случилось, и эта гуманитарная катастрофа еще аукнется.
Если вообще говорить о смысле таких общественных советов, то это прежде всего дискуссионные площадки, где люди, принимающие решения, могут услышать мнения разных деятелей культуры. Вот, скажем, сидим мы в Думе у Елены Ямпольской (председатель Комитета Государственной думы по культуре. — Ред.) и говорим о проблемах книгоиздания. Высказываются директор крупнейшего книжного магазина Надежда Михайлова, Андрей Макаревич, Сергей Шнуров, издатель Олег Новиков, ваш покорный слуга… И у людей, которые принимают решения, из этой мозаики мнений складывается определенная картина. А уж какие выводы они сделают, зависит от их управленческого дара и государственной завитушки в мозгах…
— Вы трижды были доверенным лицом президента Владимира Путина. Как вы оцениваете его политику, внутреннюю и внешнюю? Что Россия добилась под его руководством, что потеряла?
— Я считаю, что благодаря Путину мы до сих пор живем в Российской Федерации.
В 2000 году Россия стояла на грани распада. Об этом печальном факте не принято нынче говорить, чтобы не бросать тень на светлый образ Ельцина, но так оно и было. Путин сделал главное — он оттащил страну от края бездны, к которому привела наше Отечество ельцинская команда, он восстановил нашу обороноспособность и в известной степени суверенитет державы. Да и уровень жизни поднялся. Достаточно просто сравнить размер пенсий при Ельцине и сейчас. Но лучшее — враг хорошего. Массы всегда будут роптать, а писатели, выразители народных чаяний, будут роптать громче всех.
Однако нельзя не заметить, что в какой-то момент поступательность развития страны замедлилась. Есть целый ряд вопросов, которые государство решить никак не может: борьба с коррупцией, преодоление колоссальной пропасти между кучкой неправедно богатых и огромным количеством еще более неправедно бедных, развитие депрессивных районов, восстановление транспортных связей между регионами огромной страны. Когда-то при советской власти в большое сибирское село можно было из областного центра долететь на самолете. Сейчас? Попробуйте… А продовольственная безопасность, без чего невозможен никакой политический суверенитет? Даже теперь, когда сельское хозяйство вроде бы мощно поднялось, как только появился коронавирус в Китае, наш Дальний Восток и Сибирь остались без овощей. Оказалось, главный поставщик — Поднебесная. А что, разве овощи нельзя выращивать в Сибири? Сколько можно есть израильскую картошку? Наша элита ленива и антипатриотична. Помнится, премьера Керенского называли не «главнокомандующим», а «главноуговаривающим». Не хотелось бы, право, таких исторических аналогий… Все это я называю синдромом «государственной недостаточности» и надеюсь, что шаги, которые ныне предприняты (изменения в составе правительства, поправки в Конституцию, формирование Государственного совета и т. д.), все это продуманная, хотя пока и не совсем понятная обществу система мер по преодолению этой самой государственной недостаточности. Но, может быть, я и обольщаюсь…
— Сегодня все кому ни лень ревизуют историю, переписывают ее, а переписывание вменяют как раз нам. Ладно уж поляки, они наши вековечные недруги, но ведь их поддержала вся Европа. Неужели память так коротка, что они не помнят, кто их спас от фашизма? А украинцы заявляют, что это была не их война, лишь бы что-то заявить против России. Это что, уже необратимый процесс? Молодое поколение в тех странах будет считать, что так и было, или все-таки что-то можно изменить?
— Наверное, еще можно, хотя и трудно. Беда в том, что в 1990-е мы сами в своих учебниках так и писали. То, что нам сейчас говорят поляки и «разные прочие шведы», — все это было в наших же учебниках и исторических монографиях, да и поныне встречается.
— Но говорить о том, что СССР и Германия вместе начали войну, такого я не помню даже в учебниках 1990-х годов.
— Было в учебниках, которые финансировал Сорос. А «Ледокол» перебежчика Резуна разве не об этом? Эта книга была в каждом киоске, разошлась в миллионах экземпляров. Кстати, сейчас на Украине появилось модное словечко «соросята», а ведь его придумал я в 1995 году. Моя статья так и называлась — «Соросята». И про учебники в ней тоже было. Да, учебная литература издавалась разная, однако тенденция на самооплевывание была налицо. На российском телевидении тоже. Именно «Литературная газета» в 2004 году опубликовала полосную статью об учебниках, которые учили антипатриотизму и извращенно подавали нашу историю. Именно с того материала начался процесс, продолжавшийся шесть-семь лет, который закончился принятием единой концепции курса школьной истории.
Вернусь к вопросу о необратимости последствий переписывания истории. Это важно для формирования мировоззрения молодого поколения. Для начала следует отказаться от антисоветизма, который в резкой или редуцированной форме присутствует практически везде: в политической риторике, в игровом кино, в научно-популярных передачах, в романах, получающих литературные премии. И это при том, что в народе отношение к советскому прошлому однозначно позитивное. Но как включаешь сериал про «те времена», так начинается или чудовищная безграмотность, или злобные выдумки. А ведь схватка-то сегодня идет в основном за интерпретацию истории ХХ века, три четверти которого в России у власти были коммунисты. Именно по итогам совершенного советской властью оценивается роль нашей страны в мировом процессе. И, если мы же сами продолжаем оплевывать советские времена, называя ГУЛАГ местом страдания 100 миллионов невинно осужденных, так чего ж вы хотите? Сгущаю ли я краски? Послушайте в эфире того же Сванидзе, и вы придете к выводу, что я еще выбираю выражения… Вот уже нам предлагают ответить за миллионы немок, изнасилованных в 1945-м. Хоть кто-нибудь вспомнил, что в Красной армии за изнасилование расстреливали, а у немцев такой проступок наказывался дисциплинарным взысканием на усмотрение командира?
Кроме того, я считаю, мы недостаточно используем наши экономические возможности за рубежом в борьбе с диффамациями и наветами. Помните, в «Бриллиантовой руке» домоуправительница говорит: «Если не будут брать, отключим газ!» Почему бы не перефразировать: «Если будут врать…» И дальше по классике. Но самое печальное, что созданная десять лет назад Комиссия при президенте по противодействию фальсификации истории РФ недавно была тихо ликвидирована именно в разгар очередного гуманитарного наезда Запада на нашу страну. Правда, странно? А почему Европа так страстно желает уравнять Советский Союз с Третьим рейхом, понятно. На этот вопрос ответил еще Пушкин в стихотворении «Клеветникам России». Помните:
…И ненавидите вы нас…
За что ж? Ответствуйте: за то ли,
Что на развалинах пылающей Москвы
Мы не признали наглой воли
Того, под кем дрожали вы…
Только Пушкин писал о Наполеоне, а мы говорим о Гитлере, который бросил на нас «объединенную Европу», все же они тогда воевали против нас. Вспомните замечательный фильм «Вызываем огонь на себя». Там это нашествие «двунадесяти племен» очень хорошо показано. Потом стали эту щекотливую тему затуманивать из уважения к соратникам по Варшавскому договору, к братским советским республикам. А чем кончилось?
— Ну да. Сейчас появляются утверждения, что Освенцим освобождали украинцы, поскольку это был Первый Украинский фронт…
— В эпоху постмодерна, увы, реальная история легко подменяется виртуальной выдумкой, часто злобной и несправедливой. Проходимец Бандера становится былинным героем. Но опять же начинать надо с себя. Кто нас заставлял к 200-летию победы в Отечественной войне 1812 года снимать дурацкую псевдокомедию «Поручик Ржевский против Наполеона», где, кстати, в роли Бонапарта отметился будущий президент Украины Зеленский? Никто. Кому за этот затратный позор оторвали руки? Никому. А ведь то была единственная игровая лента к великой дате. Так чего же вы хотите от наших вечных геополитических супостатов? Они с удовольствием используют наши оплошности и промахи.
— Вернемся к литературе. Как вы вообще оцениваете будущее процесса чтения, ведь теперь почти не читают, а просматривают? Будут ли читать, нужно ли к этому приучать молодежь или уж пусть идет как идет?
— Проблема серьезная. Уровень функционального чтения сильно упал. Выросло целое поколение людей, которые читать умеют, но адекватно понять прочитанное не могут. Это очень плохо, это сигнал об интеллектуальном оскудении нации. Вообще, по моим наблюдениям, читать стали гораздо меньше. Исследования показывают, что сейчас у нас читают в среднем четыре книги в год. Значит, немало тех, кто совсем ничего не читает. Еще один важный момент: в советский период 78% детей получали свою первую книгу из рук родителей, а теперь эта цифра упала до 18%. Выходит, и семейное чтение сегодня под угрозой.
Я считаю, что возвращение навыков серьезного чтения — задача государственная, достойная отдельного национального проекта. Ведь доказано, что ничто так не способствует интеллектуальному развитию и социализации ребенка, как чтение. Оно развивает воображение, логическое мышление, память, обогащает словарный запас. Впрочем, появилось поколение писателей, которые пишут из расчета на просматривание, а не чтение, и, читая таких авторов, конечно, свой русский язык не обогатишь. Наше телевидение практически не занимается пропагандой чтения.
В Китае-то, где запущена такая программа, сейчас настоящий бум чтения. Значит, это все-таки возможно. Там меня много переводят, издают. Помню, как однажды во время автограф-сессии в шестиэтажном (!) книжном магазине в Пекине ко мне выстроилась очередь из молодых китайцев, которые стояли, как в супермаркете, с тележками, заполненными книгами. А у нас этим на государственном уровне системно никто не занимается. Вообще-то развитие чтения — прямая обязанность Роспечати, но она лет десять назад была «извлечена» из Министерства культуры и переведена…
— … в Министерство связи. И это, на мой взгляд, было большой ошибкой, поскольку нынешнее Минкомсвязи, а теперь уже и «цифрового развития» — это все-таки скорее о технике и технологиях, нежели о гуманитарных вопросах.
— Совершенно верно. И все попытки, в том числе и мои, в бытность членом президентского Совета по культуре добиться возвращения этой отрасли обратно в ведение Минкультуры ни к чему не привели. Президент, узнав о такой странной «прописке» Роспечати, очень удивился, обещал разобраться, но результата нет. Думаю, проблема в том, что там крутятся большие деньги, которые не хотят отдавать. Судьба российской словесности в данном случае никого не волнует. Увы, принятие многих решений у нас связано именно с распределением больших денег, а не с перспективными задачами нашей цивилизации.
— Последний вопрос традиционный: каковы ваши творческие планы? Будут ли новые книги, пьесы, сценарии, что-то еще?
— Конечно, будут.
Я закончил новую пьесу «В ожидании сердца», веду переговоры с театрами. Некоторые региональные театры уже взяли ее к постановке. Когда «В ожидании сердца» поставят в Москве, пока не могу сказать. Мое двадцатилетнее сотрудничество с МХАТом имени Горького, для которого я и писал эту вещь, к сожалению, закончилось после немотивированного отстранения Дорониной. Ну кто-то, наверное, возьмет (улыбается). Мои пьесы всегда идут на аншлагах, и за их судьбу я спокоен.
В прошлом году вышел мой новый роман «Веселая жизнь, или Секс в СССР». Это попытка честной реконструкции советской эпохи. События разворачиваются в 1983 году. Я даже сначала хотел назвать роман «1983».
— Как у Оруэлла, «1984»?
— Да (смеется), но потом передумал. Этот роман пользуется успехом: тираж допечатывался уже четыре раза. В продолжение этой темы я сейчас пишу книгу о моем советском детстве, а это середина 1960-х. Вещь задумана как своего рода советское «Лето Господне» (роман Ивана Шмелева. — Ред.). Я даже эпиграф взял из первой главы романа «Лето Господне». 1960-е — время очень интересное, живое, а становление личности ребенка — процесс, полный трепетных тайн и загадок. Так было в православной Российской империи, так было и в атеистическом СССР. Вот такие у меня ближайшие планы.Б (Босс март-апрель 2020 г.)
ПОЛЯКОВ Юрий Михайлович, писатель, публицист, общественный деятель.
Председатель Национальный ассоциации драматургов.
Председатель редакционного совета «Литературной газеты».
Родился 12 ноября 1954 года в Москве. Окончил факультет русского языка и литературы Московского областного педагогического института имени Н. К. Крупской (МОПИ имени Н. К. Крупской, ныне — Московский государственный областной университет, МГОУ).
На старших курсах института работал учителем, после окончания вуза преподавал в Школе рабочей молодежи.
В 1976–1977 годах проходил срочную службу в Группе советских войск в Германии. По возвращении из армии поступил в аспирантуру МОПИ имени Н. К. Крупской, в 1981 году защитил кандидатскую диссертацию.
В 1977–1978 годах работал в школьном отделе Бауманского райкома комсомола. С 1978 года — в газете «Московский литератор», где прошел карьерный путь от корреспондента до главного редактора.
С 1979 года сотрудничает с «Литературной газетой». С апреля 2001 года по август 2017 года — главный редактор «Литературной газеты».
В литературе дебютировал как поэт. Публиковаться начал с 1974 года. Первая книга — сборник стихов «Время прибытия» (1980 год).
В 1981 году принят в Союз писателей СССР.
Первые повести автора — посвященная «болезням» армии «Сто дней до приказа» (1980 год, опубликована в 1987 году) и показывающая кризис комсомола «ЧП районного масштаба» (1981 год, опубликована в 1985 году) — вызвали оглушительный общественный резонанс, сделав Юрия Полякова одним из самых известных советских писателей.
Следующие произведения — повести «Работа над ошибками» (1986), «Апофегей» (1989) и «Парижская любовь Кости Гуманкова» (1991), а также написанные в первое постсоветское десятилетие памфлет «Демгородок» (1993 год), роман-эпиграмма «Козленок в молоке» (1995 год), любовно-детективная повесть «Небо падших» (1997 год) и семейный роман «Замыслил я побег…» (1999 год) — неизменно приносили Юрию Полякову признание читающей публики.
Большой отклик нашли и выпущенные уже в 2000-х цикл о превратностях любви и семейной жизни «Плотские повести» (2001–2004 годы), роман «Грибной царь» (2004 год), ироническая эпопея «Гипсовый трубач» (2009–2012 годы), роман «Любовь в эпоху перемен» (2015 год) — пронзительные произведения, представляющие собой вдумчивую и в то же время гротескную летопись жизни российского общества за прошедшие несколько десятилетий.
К новейшей прозе Юрия Полякова относятся автобиографическая книга «По ту сторону вдохновения» (2017 год), ностальгически-иронический роман «Веселая жизнь, или Секс в СССР» (2019 год) и сборник «Три позы Казановы» (2020 год).
Перу Юрия Полякова также принадлежит немало драматических произведений. Их постановки с успехом идут во многих театрах страны.
Важное место в творчестве Ю. М. Полякова занимает публицистика. Многие из этих произведений выходили не только в периодике, но и в составе отдельных сборников.
Ю. М. Поляков удостоен многих литературных и общественных наград.
Лауреат премий Ленинского комсомола, Правительства РФ и Москвы в области литературы и искусства, Литературной премии имени Н. В. Гоголя, Бунинской премии, Литературной премии имени С. Т. Аксакова, премии Союза журналистов России «Золотое перо России». Кавалер орденов Дружбы, Почета, «За заслуги перед Отечеством» IV степени и других.
