Александр ШОХИН: модернизация — это новая модель экономики
Текст | Александр ПОЛЯНСКИЙ
Фото | Наталья ПУСТЫННИКОВА
Президент РСПП, один из ведущих российских экспертов по экономической политике доктор экономических наук, профессор Александр Шохин убежден, что модернизация — это не столько формирование группы прорывных проектов, сколько формирование новых условий функционирования экономики.
— Александр Николаевич, можно ли сказать, что мировая экономика вышла из кризиса — то есть миновала фазу падения и вошла в фазу роста?
— Сейчас происходит восстановительный рост, происходит смена знака с минуса на плюс в большинстве экономик. Хотя есть экономики, которые и не падали — китайская, индийская… Но в странах «восьмерки», еврозоны происходит сейчас именно переход в стадию восстановительного роста, к возвращению позиций, потерянных после падения.
При этом оснований говорить, что в мировой экономике начался устойчивый экономический рост, нет. Вряд ли 2010 год будет годом такого роста. Наоборот, большинство экспертов считают, что нынешний год будет годом неустойчивого экономического роста — фактически стагнации. Стагнации в том смысле, что целый ряд экономик мира будет демонстрировать показатели ВВП чуть выше нуля.
Рост мировой экономики прогнозируется на уровне до 3% в год. Российская экономика вписывается в этот прогноз — предполагается даже, что у нас будет больше, чем 3%.
Это позитивный прогноз, но нужно сделать оговорку: многое для России будет зависеть от ситуации на мировых сырьевых рынках и темпов восстановления других экономик, которые предъявляют спрос на наши экспортные сырьевые товары…
Пока элемент умеренного оптимизма в оценке перспектив и российской, и мировой экономики у экспертов преобладает. Но этот оптимизм основан на том, что основным экономикам мира удастся преодолеть стадию стагнации и выйти на устойчивый экономический рост.
Удастся это или нет, будет зависеть от того, случится или нет третья волна кризиса.
— Третья?!
— Да. В развитых странах сейчас ее очень опасаются. Второй волной там считали сжатие рынка труда летом-осенью 2009 года и, как следствие, резкое сокращение потребительского спроса.
А третья может быть связана вот с чем. Если правительства откажутся от массированной господдержки, их экономики будут чувствовать себя не очень хорошо. И потому банки, финансовые институты, промышленные корпорации, еще не начав возвращать ранее предоставленные государствами для поддержки средства, сегодня продолжают взывать о поддержке.
Понимая угрозу третьей волны, лидеры стран как «восьмерки», так и «двадцатки» заявили, что пока не время отказываться от программ помощи. Exit Strategy — программа антикризисных мер поддержки «двадцатки» — будет растянута как минимум на три-четыре года. Это основано на мнении, что резко прекращать помощь нельзя: могут пострадать и внутренний спрос, и экономические институты.
— Мнении обоснованном?
— Во многом — да. Хотя, конечно, сейчас преобладает стремление исключить риски по максимуму.
На примере США мы видим, что целый ряд банков и финансовых институтов чувствует себя уже вполне прилично. Потому там и обсуждается вопрос: а не пора ли тем, у кого положение нормальное, возвращать долги налогоплательщикам, за счет которых они выжили?
Отсюда идея дополнительного налогообложения финансовых институтов: чтобы через налоги эту помощь забрать. А также предложение резко ограничить бонусы банкиров, собственников и менеджмента иных финансовых институтов, чтобы они эту помощь необоснованно не присваивали…
Итак, и мировая экономика, и наша экономика сегодня на распутье. С одной стороны, нет такой ситуации, как осенью 2008 года: либо ужасный конец, либо ужас без конца. Но с другой — восстановление экономики, понимаемое как восстановление докризисных показателей, явно потребует нескольких лет.
К тому же есть дополнительные тревоги, связанные с новыми финансовыми пузырями, например пузырями государственного долга.
Классические примеры таких пузырей дают Греция, Португалия, Испания… Эти страны, оказывая помощь своим компаниям и финансовым институтам, вышли далеко за пределы бюджетного дефицита, предусмотренные такими документами Евросоюза, как Пакт стабильности, и другими.
Отсюда возникает, во-первых, проблема конкретных стран, сталкивающихся с трудностями, — возможность суверенных дефолтов. И, во-вторых, проблема дополнительной нагрузки на ведущие страны Евросоюза, за счет которых будут выкарабкиваться эти государства.
— Например, Германии?
— Совершенно верно.
А это значит, что сильные европейские экономики будут медленнее выходить из кризиса, что скажется и на нашем экономическом положении, поскольку Евросоюз, как известно, главный торговый партнер России.
Очень важно, чтобы не надувались новые пузыри. Для этого восстановление экономики не должно пониматься только как восстановление прежних показателей. Не должна возродиться прежняя ее структура, приведшая к столь глубокому кризису.
— Структура, в которой огромная роль принадлежала производным финансовым инструментам?
— Структура, при которой доля производных инструментов, в том числе многократно производных, и потоки воспроизводства реальных ресурсов и первичных финансовых инструментов разошлись чрезвычайно сильно. Что и стало причиной глубочайшего кризиса за последние десятилетия.
Угроза восстановления экономики с прежней структурой вполне реальна. Да, сегодня формируется более жесткая система регулирования финансовой сферы. Но ответа на вопрос, насколько эта система сможет противодействовать появлению новых финансовых пузырей, пока нет.
— Как говорится, вскрытие покажет?
— Да. Ответ будет дан на практике.
Умеренно, но устойчиво
— Как изменятся архитектура мировой экономики, экономический рост после кризиса? Будет ли возобновление столь же быстрого роста, что и до кризиса?
— Начну с роста. Быстрый экономический рост предкризисного периода был возможен во многом потому, что формировался спекулятивными финансовыми инструментами и спросом, который многократно расходился с возможностями генерирования первичных доходов хозяйствующих субъектов.
Граждане, например, могли благодаря массированному потребительскому ипотечному кредитованию многократно увеличить свои финансовые возможности — в счет будущих доходов. Юридические лица тоже могли увеличивать свои возможности за счет привлеченных средств — различных финансовых инструментов, в том числе спекулятивных. И осуществлять экспансию на этой основе.
Если регуляторы и в мире, и у нас сейчас будут работать жестче и возможности надувания пузырей удастся резко уменьшить, спрос не будет сильно отрываться от реальных возможностей. Темпы роста, безусловно, будут ниже, но рост окажется умеренным, но устойчивым.
Инструменты формирования этого экономического роста, в том числе связанные с финансовыми рынками и производными инструментами, должны исключать возможность формирования пузырей, которые неизбежно порождают циклические эффекты.
Если же говорить о новой архитектуре экономики, то прежде всего нужно акцентировать внимание на создании противоциклических механизмов. В «нулевые» годы все инструменты в нашей, например, экономике, по образу и подобию западных, ориентировались на стимулирование роста.
— Удвоение ВВП и все такое?
— Именно. При этом не было достаточных механизмов формирования резервов и стабилизаторов.
Возьмем банковский сектор. Экономический кризис первым делом породил нехватку ликвидности банков. И эта нехватка покрывалась за счет налогоплательщиков: за счет вливаний в банковскую систему из средств госбанков и средств бюджета.
Это произошло потому, что в условиях бурного экономического роста российская банковская система не сформировала необходимые резервы — какие сформировал, например, бюджет в виде Стабфонда.
— С их помощью она могла бы отсекать спекулятивные доходы?
— Это во-первых. А во-вторых, можно было бы регулировать фонд обязательного резервирования таким образом, чтобы сдерживать экспансию, в том числе кредитную, формировать резервы. Дабы воспользоваться ими в период резкого сокращения ликвидности.
Это важно было бы для той же системы ипотечного кредитования: когда выяснится, что у граждан нет текущих доходов для того, чтобы покрыть все обязательства по кредитам, эти финансовые ресурсы могли бы найти применение.
Кроме того, наши банки могли бы сформировать некий гибридный инструмент — облигации, в случае кризиса конвертируемые в акции. И тогда каждый банк будет знать, что, если он «залетает», он обязан конвертировать свои долги в права собственности.
Мы помним, что когда грянул кризис, государство принялось активно перекредитовывать банки по их обязательствам иностранным кредиторам. И вместо того чтобы отвечать перед кредиторами, банки стали должниками Правительства РФ, Внешэкономбанка, других государственных банков. Но если бы банки выпускали облигации, конвертируемые в акции, обошлось бы без такой нагрузки на бюджет…
Банковские резервы и гибридные инструменты — это частный пример контрциклических механизмов. Таких противоциклических средств в экономике должен быть довольно широкий спектр.
Их назначение двояко: они, с одной стороны, не дают перегреваться экономике в фазе роста, в частности, не дают надуваться пузырям. С другой стороны, в фазе спада они стимулируют рост. Сам факт, что такие инструменты существуют, будет сдерживать экспансию и банков, и инвесторов.
Сдерживать же их налоговыми и административными мерами, как действовали некоторые страны, и предлагала действовать часть российских экспертов, на мой взгляд, неэффективно.
Сегодня в России либеральный режим по счету капитальных трансграничных операций. То есть и войти на российский рынок инвесторам, и выйти можно абсолютно свободно. Многим в Отечестве это не давало и не дает покоя. В период кризиса, как вы знаете, предлагались административные и налоговые ограничения для выхода с фондового рынка.
Возьмем административные ограничения. Предположим, для борьбы с резкими притоками и оттоками спекулятивного капитала вводится правило: уйти с фондового рынка можно лишь за полгода уведомив ЦБ и зарезервировав ту или иную валюту для выхода из рублей.
Уже в преддверии такого решения — даже если о нем только пройдет слух и даже если нет кризиса — инвесторы начнут уходить с рынка и перестанут на него приходить. Портфельные инвесторы реагируют на каждый чих в мировой экономике, и у них на мировом рынке масса альтернатив вложениям в российские бумаги.
Не более эффективны и налоговые ограничения. Странно, что они вновь оказались на повестке дня.
Вице-премьер и министр финансов Алексей Кудрин недавно предложил налогами попридержать частные институты в период выхода государства на рынок заимствований. На мой взгляд, неправильно, если государство, чтобы бюджет имел возможность занимать на более выгодных условиях, будет отгонять частных инвесторов налогами во время своего выхода на зарубежные рынки заимствований.
— Нелиберальный подход?
— Дело не в либерализме. Государство, если нет конкурентов, может очень увлечься заимствованиями, подсесть на этот наркотик, перестав уделять внимание улучшению налогового администрирования, повышению финансовой дисциплины, более эффективному, целевому использованию бюджетных ресурсов…
Я считаю, нужно акцентировать внимание не на ограничениях для инвесторов, а на стимулах для них. В первую очередь на инструментах, стимулирующих стратегические вложения: инвестиции в основной капитал и в проекты в ведущих отраслях экономики.
Частный капитал зачастую не инвестирует не потому, что ему не интересны те или иные объекты или проекты, а потому, что имеются законодательные ограничения. Возьмем наиболее привлекательный у нас сырьевой сектор.
Сегодня частные российские компании не имеют права работать на шельфе, на крупных месторождениях Восточной Сибири… Считается, что это стратегические месторождения и только государственные компании могут работать там. Но у госкомпаний не так много ресурсов, чтобы опережающими темпами осваивать эти месторождения. И это негативно сказывается на увеличении объемов нефтедобычи.
Кроме того, их средства — это фактически ресурсы бюджета, потому что госкомпании либо из прибыли платят дивиденды государству как собственнику, либо инвестируют эту прибыль в проекты — и бюджет остается без дополнительных доходов.
Частные же компании — ЛУКОЙЛ, ТНК?BP — не пускают сегодня ни на шельфы, ни в Восточную Сибирь. Фонд лицензий на разработку месторождений практически целиком распределен между госкомпаниями: только 6% лицензий остались нераспределенными. Более того, если негосударственная компания открыла месторождение, соответствующее критерию стратегического, его у нее забирают и возмещают затраты на бурение, разведку…
Частные компании имеют возможность получать доход на своих российских месторождениях за счет повышения эффективности их использования. Экспансию же они вынуждены развивать и деньги вкладывать на других рынках: украинском, казахстанском, венесуэльском, иракском… Не потому, что им выгоднее инвестировать туда, а потому, что в России им просто не дают возможности инвестировать.
— То есть эти компании фактически подталкивают к тому, чтобы они инвестировали за границей?
— Вот именно. Разумно ли это? Сомневаюсь.
Одновременно наша страна, испытывая инвестиционный голод, стремится привлечь иностранных стратегических инвесторов… Но не стоит ли начать с создания возможностей для инвестирования со стороны собственного крупного бизнеса?
Здесь есть и другое, вредное, на мой взгляд, ограничение: российскими компаниями мы считаем только компании, которые являются отечественными налоговыми резидентами и имеют российских собственников. Мне кажется, это устаревшее ограничение.
У многих де-факто российских компаний большие пакеты акций торгуются на Лондонской и Нью-Йоркской фондовых биржах. Скажем, 30% их акций торгуются на бирже, а остальные — у де-факто наших акционеров, но де-юре зарегистрированных на Кипре, в силу известных причин: чтобы поменьше платить налоги, более надежно защитить свои права собственности… Получается, компания формально совсем «чужая». Но фактически это же не так!
Дальше, есть компания ТНК-BP, по структуре собственности 50 на 50 принадлежит российскому консорциуму и корпорации BP. Она тем более не проходит по формальным критериям как российская. Однако на самом деле это же компания отечественная: работает в России, налоги платит в России, основная занятость у нее в нашей стране.
Мне кажется, нужно ввести в законодательстве термин «национальная компания». Это компания — российская не по структуре собственности, а по структуре операций, по объему налогов, занятости, по размещению мощностей. Страна операций — Россия — вот должен быть главный критерий «российскости».
На мой взгляд, стратегические объекты государство должно контролировать не за счет таких «лобовых» инструментов, как ограничения «по прописке» компании и нахождение их в госсобственности, а за счет более тонких — таких, как лицензионные соглашения и их условия, налоги, тарифы…
Кроме того, мы должны создавать условия и для привлечения действительно иностранных инвесторов в наиболее привлекательные секторы нашей экономики, в том числе нефтегазовый. Разумеется, сохраняя контроль государства за проектами. Есть механизмы, которые позволяют это сделать: привлекать к участию в проектах, не отдавая контроль над ними. При этом проекты могут выстраиваться таким образом, чтобы инвесторы прежде всего приносили новые технологии. Это нам сейчас нужнее всего.
Стимулирование прихода стратегических инвесторов — это один из важнейших контрциклических механизмов. Ведь они, вложившись в объекты, заводы, месторождения и т.д., не уйдут из-за колебаний фондового рынка. И в значительной степени снимут проблему риска дефицита капитала в условиях спада.
Технология примирения
— Почему Россия в «острый» период кризиса упала так сильно?
— Россия действительно упала сильно — 7,9% ВВП — самое большое падение среди стран «двадцатки». А если еще учесть, что у нас высокая инфляция, получается совершенно особая ситуация…
Что явилось причиной падения? Не скажу нового: прежде всего — пресловутая зависимость от сырьевого экспорта…
— … и товарного импорта.
— Именно так. Про это узкое место мы знали давно, еще до кризиса, потому еще до кризиса говорили о необходимости модернизации и реструктуризации экономики. Но зависимость сказалась гораздо сильнее, чем предполагали.
В первый период кризиса произошел, как вы помните, провал в спросе на основные товары российского экспорта. И он увлек за собой всю экономику.
Потому что, как ни крути, но у нас даже внутренний спрос, который был главным драйвером экономического роста на протяжении многих лет, был в первую очередь связан с перетеканием цепочек спроса от спроса на сырьевые товары. То есть от экспорта — к сырьевым отраслям, от них — к машиностроительным, обеспечивающим, а дальше — на рынок труда и к розничной торговле. Во время кризиса мы увидели, что импульсы развития нашей экономики — почти исключительно в сырьевом секторе.
Сейчас наблюдается восстановление экспортных отраслей национальной экономики за счет того, что спрос на товары нашего экспорта восстанавливается или уже восстановился. Финансовые показатели компаний-экспортеров еще не вполне прежние, но у многих компаний сырьевого сектора восстановился объем производства. Теперь нужно ждать, когда по цепочкам спрос на экспортные товары перейдет во внутренний спрос…
В отличие от кризиса десятилетней давности, мы не могли сильно рассчитывать на такой фактор активизации внутреннего спроса и внутреннего производства, ориентированного на внутренний спрос, как девальвация национальной валюты. Хотя частично он сработал: ряд отраслей и компаний получили стимул от девальвации конца 2008 — начала 2009 года.
Но масштабы девальвации были не очень значительные — не такие большие, как в 1998 году, такой же небольшой от нее эффект. А сейчас, как видите, рубль отыгрывает утраченные позиции.
Пока цена на нефть, несмотря на кратковременные всплески и падения, топчется на месте. Но при прогнозируемом некоторыми выходе ее на $80—90 за баррель рубль еще сильнее укрепится. И фактор расширения внутреннего производства за счет относительного ослабления национальной валюты превратится в свою противоположность: за счет усиления валюты внутреннее производство станет сжиматься.
Очень многое зависит от того, сумеем ли мы в рамках реализуемой сегодня антикризисной программы правительства создать дополнительные стимулы внутреннего спроса. Они должны быть сформированы, во-первых, с помощью инфраструктурных проектов, госкапиталовложений, проектов, реализуемых с помощью механизмов государственно-частного партнерства, концессионных механизмов и т.д. В документах правительства это есть, но практическая реализация сильно отстает. Во-вторых, они должны формироваться за счет ослабления налогового бремени.
— И здесь тоже проблемы с практической реализацией…
— Увы. В экономической политике правительства доминирует фискальный подход. Любая налоговая льгота рассматривается только как выпадение доходов из бюджета «здесь и сейчас».
Конечно, фактор пополнения бюджета чрезвычайно важен — потому что на нашем бюджете тяжким бременем лежат большие социальные обязательства. И потому налоговые льготы должны предоставляться с учетом расширения налоговой базы в будущем.
Если дается льгота, это не должно быть выпадением доходов для бюджета навсегда. Через год льгота должна обернуться увеличением налоговых поступлений.
Многие опасения Минфина в отношении льгот чрезмерны, а то и вовсе беспочвенны. Несколько лет назад, когда НДС только стал выплачиваться по мере осуществления капвложений, а не после сдачи объектов, министерство говорило: «Это же выпадение доходов на 500 млрд рублей!» Мы отвечали: «Не выпадение, а перераспределение».
Бюджет, начиная возмещать НДС по мере осуществления капиталовложений, тратит деньги «здесь и сейчас» в большем объеме, чем тратили бы при старой системе. Но зато через два-три года, когда ему пришлось бы возмещать НДС по прежним правилам, будет тратить меньше.
За три года тратится та же сумму, что раньше: она просто распределена по годам. С точки зрения среднесрочного бюджетного цикла это одно и то же. Но зато компании получают оборотные средства как подспорье в осуществлении проектов.
Из той же серии не выпадения, а перераспределения доходов — вызывавший необоснованные опасения уведомительный порядок возмещения НДС. Сегодня он распространен только на крупнейшие 100 компаний. Выпадение доходов «здесь и сейчас» — 350 млрд руб.
Но опять мы говорим Минфину: по сути это не выпадение, а перераспределение. Бюджет через полгода все равно должен был бы вернуть доходы компаниям-экспортерам. Уведомительный порядок означает, что деньги будут возвращены сейчас, а не через полгода.
И это даст компаниям уже сегодня столь необходимые им оборотные средства. Ведь что такое полгода не получать возмещение по НДС? Это выпадение доходов компаний. Почему бизнес должен беспроцентно кредитовать государство на этот период, тем более в условиях кризиса?
Сейчас мы работаем над расширением «линейки» налоговых льгот. Очень важно давать льготы, которые стимулируют технологическое перевооружение, инновации, рост производительности труда. И так упорядочивать налоговое администрирование, чтобы компании имели возможность за счет более удобного возмещения или более удобной уплаты налогов пополнять свои оборотные средства.
— Однако параллельно правительство все-таки увеличивает ставку по реформированному ЕСН…
— Увы, да. РСПП боролся с этим решением. Мы объясняли, что очень важно в период кризиса не увеличивать налоговое бремя, а даже уменьшать.
Нам удалось убедить правительство не повышать ставки ЕСН с 1 января 2010 года — на том основании, что кризис к этому времени вряд ли закончится. Точка зрения РСПП: увеличивать ставку социального налога ни в коем случае нельзя по крайней мере до полного восстановления экономики.
То есть до тех пор, пока на практике не заработают другие механизмы пополнения оборотных средств: например, подешевеют кредиты, у предприятий появятся дополнительные ресурсы благодаря упорядочению налогового администрирования. А также до тех пор, пока не будет обеспечено обещанное правительством компенсационное снижение по иным налогам.
Отсрочка повышения ЕСН — это хорошо. Но все равно после введения новой версии социального налога целый ряд бизнесов попадет в сложное положение. Это инновационный бизнес, малый и средний бизнес, а также бизнес, где высокая доля заработной платы… Они все равно в случае повышения совокупной ставки до 34% оказываются в неконкурентных условиях.
Неслучайно министр финансов Алексей Кудрин сегодня говорит о том, что совокупная ставка может быть не 34%, а 32%. 34% появилось из-за того, что было решено, что обязательное медицинское страхование потребует увеличения ставок с 3,1 до 5,1% отчислений на ОМС. Но так ли это на самом деле? Ведь реформа обязательного медицинского страхования не проведена — ее нет даже в проекте.
Минфин вполне разумно решил, что, раз реформы пока нет, ставку по ОМС повышать нет оснований. Когда будет закон, тогда и будет окончательная цифра.
Нам хотелось бы, чтобы был введен мораторий на повышение налогов — как минимум до 2012 года, до которого, судя по всему, продлится выход из кризиса. Но мы также понимаем, что у федерального бюджета большие социальные обязательства, в том числе обязательства по субсидированию (бюджета) Пенсионного фонда РФ.
Значит, очень важно найти компенсационный вариант, технологию, позволяющую не повышать, а снижать налоги, подталкивая тем самым экономический рост, и обеспечить нынешний уровень, а лучше — увеличение социальных выплат в период завершения кризиса и стимулирования роста. РСПП считает, что эту роль может сыграть массовая социально ориентированная приватизация.
О чем идет речь? По мере выхода из кризиса мы должны реализовать на рынке большую часть долей государства в крупнейших объектах госсобственности, таких как «Роснефть», Сбербанк, ВТБ, акционированные госкорпорации. Нет необходимости в этих долях для государства, а в деньгах — есть.
Мы считаем, что смело можно идти на снижение участия государства до 51% в капитале, может быть, до блокирующего пакета. А возможно, и вводить на пять или более лет правило золотой акции. В этом случае можно будет реализовать на финансовом рынке 99% акций.
Объемы доходов от новой массовой приватизации позволят несколько лет не повышать налоги, и даже снижать их.
Особый разговор — целевое назначение, целевой характер этой приватизации. Новая приватизация, по нашему замыслу, предназначена для решения двух социальных проблем: пенсионной и ипотечной. Все доходы от нее пойдут не в общий бюджетный котел, а в Пенсионный фонд и Фонд национального благосостояния.
В результате всем в стране будет понятно, куда идут доходы от этой приватизации. И наше государство впервые проведет социально ориентированную, прозрачную приватизацию.
Для бизнеса она даст возможность нормально работать без чрезмерной социальной нагрузки в виде высоких налогов. А то сейчас получается: пенсии повышаем — значит, нужно повышать налоги. Если же налоги уменьшим, исчезают источники решения социальных проблем.
Эта технология могла бы стать российским ноу-хау в антикризисной политике. И позволит не нагружать бизнес решением таких социальных проблем, как поддержание занятости.
Многие компании могут выйти из кризиса только обновив производство, увеличив производительность труда. Но если вы обновляете технологию, но не имеете возможности оптимизировать численность и структуру персонала, вы, во-первых, не сможете повысить производительность труда, а во-вторых, вынуждены будете увеличить издержки: понесете и большие расходы на оборудование, и большие расходы на рабочую силу. Стимул для модернизации в такой ситуации исчезает.
И потому государство должно взять на себя часть ответственности за решение проблемы занятости — большую часть.
— Каким образом?
— С помощью инфраструктурных проектов, о которых я уже упоминал. Прежде всего — проекта модернизации ЖКХ.
Такой проект не требует переселения людей, это не строительство дорог где-то вдали от дома. Эта система настолько дряхлая, что на несколько лет работы хватит с лихвой.
И при этом речь идет не о копании канав, а о достаточно квалифицированной работе: ЖКХ сегодня — это довольно технологичные проекты, перспективное направление бизнеса, которым занимаются крупнейшие корпорации мира. А если к этому добавить массовое жилищное строительство, то эти два инфраструктурных проекта способны поглотить любой объем высвобождаемой рабочей силы.
С бизнесом согласовано?
— Насколько государство готово прислушиваться к вашим предложениям?
— В современном мире существует жесткая конкуренция национальных экономик за ресурсы. Одним из факторов конкурентоспособности выступает качество принятия решений в области экономической политики.
Следовательно, нужна технология, которая позволяет резко повысить эффективность принимаемых решений. Мы считаем, что для ее создания очень важна экспертиза со стороны бизнеса.
Экспертиза не должна зависеть от доброй воли чиновника. Необходим принудительный механизм, заставляющий учитывать точку зрения бизнеса. Такой, например, какой создан в Казахстане, с которым мы сейчас в рамках Единого экономического пространства гармонизируем законодательство.
И парламент, и правительство там обязаны учитывать мнение организованного бизнес-сообщества. В специальном законе описано, как эти сообщества должно быть организованы. Они, например, должны объединять не менее половины бизнеса отрасли или страны в целом.
Бизнес-сообществам вменено в обязанность давать экспертизу тех или иных проектов государственных решений. Если они эту обязанность не исполнят, их вычеркнут из списка структур, которые дают экспертное заключение.
Экспертиза бизнес-сообществ позволит снизить очень высокую сегодня степень сумбурности нашей экономической политики. Ведь сейчас консультативные органы бизнеса функционируют по желанию чиновников.
Чиновник захотел — собрал совещание представителей той или иной отрасли бизнеса, не захотел — не собрал. Эта бессистемность экспертизы ведет к низкому качеству принимаемых решений.
Представители бизнеса должны иметь возможность участвовать в обсуждении вопросов в парламенте и органах исполнительной власти. Ни одно решение не должно выходить из недр парламента, правительства и министерств без грифа «С бизнесом согласовано». Но важно при этом и то, как согласовано.
Например, мы третий год обсуждаем с различными инстанциями, прежде всего с Минфином, Закон о трансфертном ценообразовании. И он по-прежнему нас не устраивает. Но основываясь на этом длительном обсуждении, Алексей Кудрин может сказать, что с бизнесом он документ согласовал.
Однако мы считаем согласованием мотивированный ответ, почему наши предложения не могут быть в окончательном тексте учтены. Мы их получить пока не можем.
Другой пример — Закон об энергоэффективности. Он согласован с РСПП: был принят компромиссный вариант, не очень хороший, но приемлемый для бизнеса. Однако сейчас на его основе готовится порядка полусотни подзаконных нормативных актов, которые нам никто не показывает.
— Почему?
— Если мы начнем их публично критиковать на стадии подготовки, в правительстве могут решить, что в том или ином министерстве плохо работают. А когда мы возьмемся критиковать уже принятые документы, это будет уже критика правительства…
Когда я в январе этого года встречался с Владимиром Путиным, я прежде всего поднимал вопрос введения процедуры согласования с бизнес-сообществом.
— Какова реакция премьера?
— Он сказал, что полностью согласен с необходимостью такой процедуры и поддерживает нас.
Нужно будет принимать специальный закон о согласовании с бизнес-сообществами. И сегодня мы приступили к его подготовке.
Критерии осовременивания
— Достаточно ли точный, на ваш взгляд, термин — модернизация? Не предполагает ли он чрезмерный уклон в научно-технологическую сферу?
— Модернизация — термин неплохой, если вспомнить его русский эквивалент: осовременивание.
Отрасли должны быть современными — любые. От сырьевых отраслей, которые пока еще хищнически используют сырьевые ресурсы, потому что технологии отсталые и нет стимулов к инвестициям, до отраслей самых «высоких» переделов.
И в такой традиционной отрасли, как сельское хозяйство, масса примеров высокотехнологичного производства: птицепром, производство свинины, современные животноводческие хозяйства.
Поэтому надо не противопоставлять отрасли друг другу, а уточнить, что модернизация — это не несколько выдающихся примеров в ограниченном числе отраслей, которые показывают, что у нас есть мозги, что мы можем реализовать любую идею. Модернизация — новая экономическая система, другая среда хозяйственной деятельности.
Одна из главных проблем, диктующих отставание российской экономики, — проблема коммерциализации нововведений. Она сохранилась с советских времен. Еще тогда существовало так называемое внедрение — понятие немыслимое в динамичной экономике.
Мы изобретали новое и очень часто не успевали даже запатентовать изобретения, как они уже «внедрялись» японцами и американцами. А мы оказывались вынуждены покупать лицензии и готовое оборудование.
Один из классических примеров — «Нива», первый в мире паркетник, кроссовер. Концепцию этой машины у нас заимствовали на Западе и Востоке. И, не платя создателям никакого роялти, поскольку «идеология» машины не была защищена патентами, создали целый рынок небольших внедорожников, на котором мы сегодня преимущественно покупаем чужую готовую продукцию.
В пореформенные годы кардинального улучшения в вопросах коммерциализации не произошло. А нам необходимо, чтобы новые разработки производство разбирало как горячие пирожки — и мгновенно воплощало в технологии и конечные продукты. Нам нужно создать ситуацию, когда компании могут конкурировать в первую очередь за счет ускоренного использования новых технологических разработок.
Чтобы мы если и не опережали конкурентов, то не отставали от них на технологические поколения — как сейчас. У нас в ряде отраслей отставание на несколько поколений! А отставание в нескольких отраслях, ориентированных на потребительский спрос или на инвестиционный рынок, приводит к классической схеме: легче продать сырье и купить все готовое — которая закрепляет нашу зависимость от внешнего рынка, из-за которой мы так сильно страдаем в кризисы.
— Что же делать?
— Прежде всего — стимулировать закупки технологического оборудования: нулевыми ставками ввозных пошлин, возмещением НДС… Разумеется, при условии, что аналоги не производятся в России.
При этом аналогами нужно считать не технологические линии с теми же названиями, а те, которые отвечают современным потребностям.
Начинать нужно в некоторых отраслях почти с нуля: стимулировать создание высокотехнологичных производств за счет импорта технологий, покупки лицензий, привлечения инвесторов, которые не деньги принесут, а современные технологии. Это очень трудная задача!
Например, Виктор Вексельберг купил две компании в Швейцарии: одна — крупнейший в мире производитель насосов всех видов, в том числе для нефтянки; вторая — производитель солнечных батарей и иного энергетического оборудования. Установил контроль за ними, будучи оштрафованным за это швейцарскими регуляторами.
Вексельберг опрашивал все российские компании, пытаясь выяснить спрос на эту продукцию. Потенциальный спрос оказался большим. И потому он намеревается в России создать заводы по производству этого оборудования.
— То есть, чтобы получить технологии для российской экономики, придется прибегать к прямой покупке мировых производителей?
— Конечно. Нам никто не готов дарить технологии. Готовое нам с радостью продадут — но не возможность производить самим.
Однако наша главная задача как раз наладить производство оборудования и конечной продукции в России. Для этого нужны такие покупки, как приобретение компаний, сделанное Вексельбергом, нужны лицензии. Нужны стратегические партнеры, которые придут к нам с технологиями.
Наша задача — создать во всех отраслях, от сельского хозяйства и ТЭКа до машиностроения и хайтека, современную технологическую базу: осовременить их. В ряде сфер создадим прорывные области — чтобы у нас был обмен технологиями, а не только акцептирование: мы должны быть интересны нашим партнерам за рубежом и как создатели технологий, а не только как их покупатели.
Но еще раз подчеркну: мы не должны фокусироваться на создании отдельных примеров современных производств.
— Потемкинских деревень?
— Пусть даже не потемкинских, а реальных «деревень», но с сохранением прежней базовой модели экономики: экспорт сырья, импорт практически всей товарной номенклатуры. Отдельные технологические вершины будут символизировать то, что вообще-то мы можем производить современную продукцию, но почему-то не хотим.
— Или можем, но нет условий.
— Потому надо в первую очередь эти системные условия создавать — условия для инноваций и инвестиций. О многих необходимых мерах по развитию инвестиционного процесса я уже говорил, упомяну еще об одном нашем предложении: возвращении к инвестиционной льготе по налогу на прибыль.
По нашей мысли, она должна составить не менее 50% от налога. Более того, можно было бы вернуть ставку налога к прежнему значению: с 20%, введенных в связи со снижением в рамках антикризисных мер 2009 года, до 24%. Прибыли все равно сейчас почти ни у кого нет…
В результате те, кто имеет возможность инвестировать, будут облагаться по льготной 12-процентной ставке. Чтобы они не просто уклонялись от налога, как зачастую бывает сейчас, а вводили новое производство, новые линии, модернизировали старое оборудование…
Архитектура процесса модернизации может быть такова: стимулирование инвестиционного процесса выступит как база, а стимулирование инноваций на базе этих инвестиций — как надстройка. При таком системном решении мы получим возможность развить механизм налоговых льгот для стимулирования инноваций в условиях, когда экономика готова максимально использовать эти льготы как стимулы инноваций.
Например, ввести ускоренную амортизацию, инновационные премии, относить НИОКР к затратам с повышенными коэффициентами и т.д.
Кстати, потребуется упростить механизм администрирования налоговых льгот. Сегодня у нас любая налоговая льгота предполагает предварительную налоговую проверку. Если компания хочет получить льготу, она, по сути, сама вызывает к себе внеочередную налоговую проверку. А поскольку во время проверок у нас принято находить нарушения, радость от льготы этим сильно омрачается.
Поэтому льготы должны быть простыми, чтобы предпринимателю не надо было долго доказывать, что он имеет на нее право и он не воспользуется ею для неблаговидных целей. Правильное администрирование всей системы модернизации — далеко не последний вопрос воплощения в жизнь мер стимулирования модернизации.
— Что такое модернизированная экономика, как она будет выглядеть?
— Модернизированная экономика — это не только импортозамещение, большее, чем сейчас, но и способность на внутреннем рынке производить продукцию, конкурентоспособную с иностранной по критерию «цена — качество», а не только по критерию цены.
И это не просто производство аналогичной продукции в ситуации, когда внутренний рынок защищен высокими барьерами. Рынок должен быть умеренно защищен. Умеренно настолько, чтобы потребитель приходил к выводу: если импортный товар на 5—10% дороже за счет пошлины, а у него есть отечественный аналог, который по большинству характеристик хорош, нужно отдать ему предпочтение.
— То есть лишь небольшая финансовая фора для отечественных товаров?
— Вот именно, что небольшая. Если для того, чтобы покупали отечественную продукцию, потребуется таможенный тариф 30 или 50%, мы будем иметь дело с автаркичным рынком, на котором не будет стимулироваться ни рост качества, ни инновационность. Для развития экономики необходима конкуренция не только внутренняя, но и внешняя.
У нас сейчас усредненная эффективная таможенная пошлина 10,5%. А после вступления в ВТО к концу семилетнего переходного периода она должна быть в среднем 5,5%. Считается, что это чисто рыночный уровень защиты внутреннего рынка. Это, подчеркну, среднее значение: в чувствительных секторах она может быть больше.
На 5—6-процентный уровень защиты внутреннего рынка отечественный производитель и должен ориентироваться. Есть еще время встать на ноги и адаптироваться к новым условиям.
Еще одна важная особенность модернизированной экономики — обеспечивать экспорт технологий и конечной продукции. Если вы свою продукцию не экспортируете — это импортозамещение, но «плохое» импортозамещение, которое не дало вашей экономике технологического развития.
Сегодня в России активно развивается автопроизводство, совместное с крупнейшими мировыми производителями: «АвтоВАЗ» работает с «Рено», «Солерс» — с «Фиатом». Но в состоянии ли будут эти предприятия производить ту же продукцию, что материнские компании производят у себя, для своих потребителей? Смогут ли они сами найти нишу для экспорта? Смогут ли предложить на основе базовой модели свою модель для внутреннего рынка и для экспорта? Как это делает, скажем, испанская компания «Сеат» — подразделение «Фольксвагена», с помощью своего дизайн-бюро создавшая не только особую модель для испанского рынка, но и продающую ее в самой Германии…
«Правильное» импортозамещение, конкурентоспособность на глобальном рынке, экспорт — это и будут главные критерии успешности модернизации.
Но важно подчеркнуть: модернизированная экономика — это и цель, и процесс. Модернизацию экономики я понимаю как создание процесса обновления производства и постоянной ориентации на потребителя, совершенствования производства.
Сумеем мы создать такие условия во всех отраслях — значит, у нас будет другая модель экономики. Модель, устойчивая в периоды кризисов, ориентированная не на дележку экспортных доходов между группами влияния, отраслями, проектами, а на генерирование в каждой отрасли, корпорации ресурсов, достаточных для постоянного движения.
— И как следствие — другая Россия?
— Совершенно верно!