Евгений ЖИЛЯЕВ: необходим диалог власти и инновационного бизнеса
Текст | Александр ПОЛЯНСКИЙ
Фото | Александр ДАНИЛЮШИН
Евгений Владимирович Жиляев — генеральный директор компании «Меорида», одной из ведущих российских фирм в области разработки и интеграции систем безопасности. Поддерживая курс государства на развитие высоких технологий, он обращает внимание на идеологические ошибки, главная из которых — опора на крупные корпорации, по большому счету не заинтересованные в инновациях, при отсутствии диалога с малым и средним наукоемким бизнесом, который и выступает главным агентом инноваций.
Две ошибки
— Евгений Владимирович, насколько верная, с вашей точки зрения, в стране выбрана тактика в развитии высоких технологий — с опорой на точки роста, по которым создаются госкорпорации, а не фронтальная, рассчитанная на создание условий для всех?
— Я думаю, что в тактике были допущены две ошибки: идеологическая и политическая.
Идеологическая состоит вот в чем. Реальная хозяйственная практика в современном мире, и экономисты, исследующие постиндустриальные системы, свидетельствуют: рынки высокотехнологичной продукции чрезвычайно изменчивы, и, следовательно, некий субъективный выбор приоритетных направлений для работы на них чреват просчетами. Да, конечно, есть нанотехнологии, компьютерные технологии, биотехнологии, авиастроение, судостроение, космос, ракетостроение, многие виды обычных вооружений, атомная сфера… Это направления, в которых мы традиционно были сильны, в которых у нас есть естественные интеллектуальные преимущества, складывавшиеся зачастую не один век, такие же естественные преимущества России, как ее территория и природные богатства. Например, российская школа аэродинамики, гидродинамики, космонавтики, атомной энергетики — в этих сферах весь мир лежал и лежит у наших ног. Эти интеллектуальные преимущества нужно развивать и укреплять.
— К числу наших преимуществ относятся и технологии безопасности?
— Безусловно. Сегодня российские технологии безопасности — самые передовые в мире: живя в небезопасной стране, мы разработали системный подход, который сегодня очень востребован на Западе. Собственных системных решений там нет. Например, в Великобритании стали широко использовать камеры наблюдения в офисах, на улицах, в жилых домах — до такой степени, что это стало нарушать тайну личной жизни. Сейчас в этой стране пытаются согласовать различные принципы безопасности: превентивный контроль, документирование противоправных действий и сохранение тайны личной жизни. В наших же системах проблема соотношения принципов априори решена — например, в наших разработках в рамках концепции «Безопасный город».
Следующее направление нашего приоритета в сфере систем безопасности — технологии распознавания «свой — чужой», одно из приложений которых мы сделали в автомобильных системах безопасности. Но вариантов применения, безусловно, гораздо больше.
Конечно, нельзя не сказать о криптографических и идентификационных технологиях, которые созданы российскими исследователями. Или, к примеру, о концепции российской глобальной компьютерной сети. Есть в России очень сильные разработки в области глобальных сетей. Сегодня, как мы знаем, Интернет работает на американских серверах, значит, находится под контролем США. А почему бы России не стать альтернативным центром сетевого общения при нашей-то территории? Использовать свои серверы, свое программное обеспечение, свои передающие линии? Соответствующая система может быть создана за непродолжительный период и не потребует гигантских затрат.
Многие из разработок нашей компании и других организаций представляются на международных выставках, как, например, ближайший «Интерполитех» в Москве, и вызывают неизменно большой интерес. На «Интерполитех» мы покажем, в частности, разработки по закрытой тематике. Это системы передачи информации между удаленными объектами особой важности на границе. Кабельный канал здесь, как вы понимаете, очень уязвим, открытый радиоканал еще больше — криптозащита не скроет факт обмена содержательными сообщениями, а значит, сообщение станет предметом криптоанализа — для дешифрования. Мы установили дополнительную защиту: разработали систему передачи информации по шумоподобному радиоканалу.
Есть у нас разработки для использования на трубопроводах углеводородного сырья — системы оперативного информирования о протечках, опасности возгорания. Датчики внутри труб не поставишь — это же агрессивная среда.
Мы нашли другое решение.
— Итак, достижений в традиционных сферах — масса?
— Да, но законы постиндустриальной экономики таковы, что никогда не знаешь заранее, на что в рамках этих важнейших направлений делать ставку. Каждый, кто пытается принять волюнтаристское решение, весьма сильно рискует — умерли целые рынки, которые считались очень перспективными и, наоборот, появились гигантские отрасли, возможность возникновения которых не предсказывал ни один аналитик. Поэтому поддержка должна быть в первую очередь не точечная, а максимально фронтальная, то есть создание условий для всех разработчиков высоких технологий: налоговых, финансовых, правовых, с координацией работы в ряде ключевых сфер на уровне специализированных федеральных агентств, например.
— А какова политическая ошибка?
— Политическая состоит в том, что нельзя развивать высокотехнологичную сферу с опорой на госкорпорации и крупный бизнес. Они антагонисты инноваций и эффективного технологического развития по определению.
Госкорпорации заинтересованы лишь в том, чтобы полностью исполнить расходную часть: истратить деньги, как получится, чтобы в следующий раз выделили больше. А насколько эффективно будут использованы деньги, их не интересует. Кроме того, они не заинтересованы в выстраивании из компаний среднего и малого инновационного бизнеса конкурентных бизнессетей — тяготеют к унитарной модели организации, в которой место получает не самый эффективный, а самый удобный или близкий.
Деньги, выделяемые на деятельность госкорпораций, в основном уходят в песок.
Они не доходят до подавляющего большинства производственных, внедренческих структур, работающих в той или иной сфере. Масса очень перспективных направлений вообще не получает финансирования — зато полноводной рекой льется денежный поток в очень спорные проекты.
Условия конкурсов на получение финансирования очень сложные, непродуманные, подчиненные бюрократической логике — мы прошли не один из них. Финансирования после конкурсов ждешь долго…
— То есть минусов больше, чем плюсов?
— Увы, да. Возьмем «Роснанотех». Он получил гигантские средства для финансирования разработок. Где они, на что потрачены? Есть ли прямая связь между выделением денег и расцветом того или иного направления нанотехнологий? Этого мы теперь никогда не узнаем, потому что в корпорацию пришел новый вождь, уже выполнивший успешно не один проект распила государственных средств.
Сидим на трубе
— И крупный частный бизнес ведь совершенно не имеет мотиваций сотрудничать с инновационной, венчурной средой?
— Конечно. Его интересуют гарантированные вложения и стабильные доходы, то есть он стремится покупать готовое. К тому же новые разработки часто разрушают рынки крупных компаний, которые они всеми правдами и неправдами стремятся защитить.
Не секрет, например, что главным спонсором экологов, выступающих за уничтожение атом ных электростанций, были и остаются нефтегазовые концерны. Но, слава богу, атомная энергетика — область, в которой созданы крупные корпорации, готовые «принять бой». А, например, сфера альтернативной энергетики? Долгие десятилетия именно благодаря крупным корпорациям традиционной энергетики она хронически недофинансировалась, влачила жалкое существование. И только сверхдороговизна углеводородов подвигла западные правительства и отдельных представителей крупного бизнеса на финансирование самой далеко продвинувшейся ее сферы — водородной энергетики. Но этим проектам во всем мире приходится выдерживать жесточайший прессинг со стороны как нефтяников, так и других компаний традиционной энергетики.
По общему правилу рыночной экономики, крупные корпорации независимо от формы собственности — враги инноваций.
— Но многие считают, что именно российские нефтегазовые компании могут предъявлять спрос на отечественные инновации…
— Подобные иллюзии широко распространены. Да, нефтегазовые концерны готовы приобретать прорывные российские разработки.
Но они не станут выступать спонсорами российского высокотехнологичного сектора до появления этих разработок. Им проще купить готовое на Западе, чем ждать, когда, например, отечественное производство нефтегазового оборудования разовьется до западного уровня, или приобретать российское исключительно из патриотических соображений в ущерб эффективности.
Я считаю, что в нашей стране программа развития высоких технологий пала жертвой лоббизма сырьевиков. И сегодня, в ситуации начавшегося и у нас финансового кризиса, мы пожинаем плоды имитации действий в этом направлении на протяжении последних лет.
Слов было сказано немало, но реально не сделано ничего или почти ничего. Государство наше как сидело, так и сидит на двух трубах — нефтяной и газовой. Люди в правительстве далеки от машиностроительного, приборостроительного, электронного производства: одни юристы, макроэкономисты и энергетики.
В результате страна и десять лет назад полностью зависела от ситуации на нефтяных биржах, и сейчас с замиранием сердца ждет вестей оттуда.
— Некоторые считают, что низко упасть цене на нефть не дадут быстроразвивающиеся, колоссальные экономики Китая, Индии, предъявляющие значительные потребности в углеводородах…
— Да, но сегодня, как вы знаете, США, обладающие значительными собственными запасами углеводородов, большую часть из них сознательно не используют: хранят на черный день, на случай серьезных катаклизмов. Но финансовый кризис, с которым столкнулись Соединенные Штаты сегодня, и есть такой катаклизм, запасы уже распечатывают… А если американцы это сделают в больших масштабах, возникнет новая ситуация на нефтяном рынке. Ведь США, как и весь Запад, не заинтересованы в нынешней безумно высокой цене на нефть, повышающей себестоимость их производства. И западные страны не будут спасать российское нефтегазовое благосостояние.
— Из-за нашей строптивости?
— Честно говоря, были бы мы более покладистыми, этого все равно не произошло бы — 1998 год это показал. Тогда, как вы знаете, кризис был только на развивающихся рынках, развитые он не затронул. Но при всей лояльности ельцинского Кремля Западу, помощи нашей стране не было оказано ровным счетом никакой, даже несмотря на серьезные политические риски в связи с дефолтом во второй крупнейшей ядерной державе. Американцы и европейцы очень прижимисты и прагматичны! А сегодня у них полно и своих проблем — кризис-2008, в отличие от кризиса-1998, затронул все финансовые рынки: как развивающиеся, так и развитые. Кроме того, с нами нет резона считаться. Смотрите: сегодня весь мир спасает США. Почему? Да потому что если обвалится доллар, то накроет всех. К России мир «привязан» далеко не так сильно.
В начале 2000-х годов сложилось нефтяное партнерство России и Запада, поскольку Запад был заинтересован в существовании поставщика нефти не из проблемной зоны Ближнего Востока. После захвата Ирака уровень этой заинтересованности понизился. Да и сами мы сделали все для сохранения собственной уязвимости, навязывания нам определенной позиции. Что, радикально подешевевшее сырье мы откажемся продавать? Нет, не откажемся — зарабатывать-то на чем-то надо… У нас же нет альтернативного источника дохода в мировой торговле! Хотя есть все условия для его появления.
Неестественный отбор
— В какой-то мере подобным источником можно считать экспорт вооружения.
— Да, но доходность этого направления нашего экспорта совершенно несопоставима с углеводородным. У нас мало новых идей, и не спасает даже то, что мы продаем самые последние наши разработки, например, в области авиации, ПВО, бронетанковой и ракетноартиллерийской техники. США, Израиль, Европа продают современную технику, но не последние образцы — самые новые разработки предназначены только для использования собственными вооруженными силами.
— А мы оснащаем вооруженные силы соседей лучше, чем свои собственные…
— Парадоксально, но факт — в частности вооруженные силы КНР, нашего ярко выраженного геополитического противника. А Российские вооруженные силы довольствуются в основном модернизацией старой техники.
— Вы говорили о фронтальных мерах поддержки высокотехнологичных отраслей. Подъем ОПК — одна из них?
— Безусловно. В большинстве стран мира именно ОПК несет новые технологии — оборонные потребности всегда требуют самых совершенных решений, на грани невозможного, постоянной борьбы за эффективность.
Именно в оборонном секторе, как правило, рождаются все прорывные разработки, и уже оттуда расходятся в гражданские отрасли.
В советское время во избежание нарушения пресловутого режима секретности оборонные технологии фактически запрещалось использовать в гражданской технике. Конверсия середины—конца 80-х годов должна была состоять в снятии неразумных ограничений, а не в организации производства кастрюль на ракетных заводах — тогда мы сохранили бы статус ведущей мировой технологической державы.
За последние 20 лет мы его потеряли — слава богу, потеряли не все революционные разработки, не все выдающиеся инженеры и конструкторы ушли в мир иной, и национальный технологический потенциал можно восстановить… Но балансируем на грани потери своего технологического преимущества: заводы не работают, основные фонды не обновляются — мы, например, просто вынуждены закупать иностранную оконечную аппаратуру для наших технологий, потому что предприятия не работают. Исследователи и инженеры должным образом не финансируются и продолжают уезжать на Запад.
Если говорить о мерах развития ОПК, то прежде всего должно произойти восстановление симбиоза ОПК с Вооруженными силами, правоохранительными органами, спецслужбами, с работой на их реальные потребности, максимальным исключением диктата со стороны отдельных предприятий.
— Такого диктата, как с ракетой «Булава»?
— Например. Знаете, я родом из Миасса, крупнейшего центра морского ракетостроения; этой сфере всю жизнь отдали мои родители, потому о ситуации в ней знаю не понаслышке. Так вот, благодаря программе, пролоббированной Московским НИИ теплотехники, уникальное предприятие работает далеко не на полную мощность, уникальное испытательное оборудование простаивает. А в это время уже больше десяти лет испытывается разработка этого института: морской вариант «Тополя» — «Булава».
Эта ракета, созданная специалистами по наземным ракетным системам, до сих пор показывает нестабильные результаты на испытаниях. Несмотря на то что испытания не завершены, уже строятся подводные ракетные крейсеры, рассчитанные на эту ракету! Вообще оборонный заказ у нас совершенно бездумный и волюнтаристский — именно поэтому при военном бюджете больше французского, одного из самых крупных в мире, у нас не хватает денег на закупку новых систем вооружения.
— Только во время недавнего визита на Северный флот президент России Дмитрий Медведев заявил о достоинствах ракеты «Синева».
— Слава богу, лед тронулся — до этого «Булаву» воспринимали чуть ли не как панацею для модернизации морских ядерных сил на всех уровнях власти.
До тех пор пока мы не установим нормальные отношения в сфере оборонного заказа, прямо скажу, не победим коррупцию, ОПК не сможет быть несущей конструкцией восстановления нашего технологического потенциала. Кроме того, необходимо сохранить конкуренцию между разработчиками — характерную черту любого развитого обороннопромышленного комплекса, от которой мы неожиданно решили отказаться под предлогом концентрации финансовых ресурсов в рамках новых отраслевых объединений.
— Госкорпораций ОАК, ОСК, корпорации по системам ПВО?
— Совершенно верно. Многие говорят, например, что Объединенная авиастроительная компания и Объединенная судостроительная компания — это новые издания соответственно Минавиапрома и Минсудпрома. Но это не так: министерства не были замкнутыми, закрытыми, бесконтрольными структурами, в которых перемешаны уровни компетенции и ответственности.
В советской системе оборонного заказа существовала дифференциация ролей: заказчик — Минобороны, организатор производства — министерство оборонной отрасли промышленности, разработчик — одно из КБ, которое лучше всех выполнило в своем продукте технические и финансовые условия, и производитель — комплекс серийных заводов.
И вся эта система работала под контролем Совмина и партийного аппарата. А отраслевая оборонно-промышленная корпорация — это объединение всех разработчиков в один колхоз, слияние их под эгидой одного, наиболее лоббистски сильного главного конструктора.
Такой подход — глубочайшая ошибка.
Система поддержки высокотехнологичного сектора через отраслевые объединения под эгидой государства — это система, в которой выживут сильнейшие в лоббизме и навяжут свою продукцию всем остальным. От целей технологического развития такой подход весьма и весьма далек!
Нет времени на раскачку
— Как же вы предлагаете организовать финансирование и развитие высокотехнологичного сектора, если не через госкорпорации?
— Я думаю, что финансировать должны заказчики — Минобороны, МВД, ФСБ, а лучше, во избежание излишней диверсификации заказов, их коллегиальные органы. Корпорации должны быть превращены в государственные агентства и должны организовывать производство по утвержденным этим коллегиальным органом программам, а также управлять обеспечивающими подотраслями — приборостроением, спецметаллургией и др.
Финансировать разработки, не связанные напрямую с оборонными задачами и задачами безопасности, должны государственные фонды поддержки инноваций, где деньги должны выделять независимые экспертные советы, состоящие из крупных ученых, инженеров и конструкторов. А все эти идеи концентрации финансовых ресурсов — от лукавого.
— А как вы относитесь к технопаркам?
— Идея технопарка как инфраструктуры инновационного производства, места, где возникает интеллектуальная синергия, а также разработок и производства с налоговыми льготами — замечательная. Но мне не известны удачные примеры технопарков, имеющих такой статус по закону.
Естественным же образом возникшим технопаркам — в МГУ, МФТИ, МИФИ, МАИ, Курчатовском институте, Пущине, Дубне, Зеленограде, новосибирском Академгородке, во многих других научно-промышленных центрах по всей России — зачастую не дают такого статуса под различными предлогами. Они испытывают дефицит научно-производственной инфраструктуры, но государство не инвестирует в ее развитие.
Финансовая проблема для среднего инновационного бизнеса — острейшая. Стать подрядчиком государства или олигархических компаний без блата практически невозможно. Получить финансирование в банке — тоже. После 1998 года был некоторых период, когда банки повернулись лицом к производственным предприятиям. Но по мере роста потребления, роста среднего класса в нашей стране они переориентировались именно на физических лиц, а также на кредитование оборота небольших торговых и сервисных предприятий. Кредит для разработки, производства у них можно получить только под высоколиквидный залог либо опять же по большому блату.
— В Америке существует отдельная отрасль банковского бизнеса — инвестиционные банки, они, правда, почти все обанкротились в ходе нынешнего финансового кризиса. Может быть, в нашей стране создать отрасль инновационных банков, специализирующихся на вложениях в высокие технологии, в разработки, промышленное производство?
— Это было бы прекрасное начинание и реальная, действенная помощь среднему и малому инновационному бизнесу. Для таких банков могло бы быть установлено специальное регулирование ЦБ, там собрались бы специалисты, знающие высокотехнологичные отрасли, потому что сегодня эксперты кредитных отделов не понимают в промышленности, инновациях ровным счетом ничего.
Безусловно, говоря о фронтальных мерах поддержки технологического сектора, нельзя не упомянуть налоговые. Когда промышленные предприятия облагаются так же, как перекупщики, — это ни в какие ворота… Есть и еще одна острейшая тема — защита интеллектуальной собственности. Сегодня зачастую наши разработки уходят в другие страны. Являясь постоянным участником международных выставок, я очень хорошо знаю, что японцы не проходят мимо ни одного российского стенда — и потом на рынке появляются их образцы, с использованием российских идей, которые не были должным образом защищены.
Создать систему такой защиты — задача государства: небольшие инновационные фирмы дорогостоящую защиту на международном уровне просто не могут себе позволить!
— Вы сказали о том, что в сфере аэродинамики, гидродинамики, космонавтики, многих других сфер весь мир лежит у наших ног. Но мы потеряли базовое производство — производство станков и электроники, элементной базы, потеряли производство оконечной аппаратуры…
— Увы, это так. И для военных, например, целей электроникой с нами Запад не будет делиться или будет делиться очень осторожно, хотя сегодня у ведущих стран континентальной Европы — Франции, Германии и Италии — совершенно явственно прослеживаются собственные геополитические и экономические интересы, в силу которых они сотрудничают с Россией, в том числе в военно-технической сфере. Но французская электроника, германские станки — это не панацея. Мы должны поднимать свое производство в этой сфере.
— Можно сказать, поднимать инфраструктуру высокотехнологичной сферы?
— Конечно. Как базовые для высоких технологий отрасли — высокоточное станкостроительное и инструментальное производство, научное и измерительное приборостроение, электронику, специальные подотрасли металлургии и химического производства, так и интеллектуальную, образовательную инфраструктуру. А вот с инженерным образованием в России просто беда.
Уцелели только вузы, которые смогли привлечь крупных коммерческих инвесторов, а это было возможно далеко не во всех отраслевых сферах. И даже такие внешне благополучные вузы, как МФТИ, МИФИ, МГУ, МАИ, отнюдь не миновали фазу, опасную для существования: преподаватели продолжают уходить в коммерческий сектор, как правило непрофильный, уезжать за границу. Знаю это по МФТИ — я сам выпускник этого вуза и продолжаю с ним сотрудничать.
Сегодня вопрос смены — острейший для нашего технологического сектора. Стране нужна радикальная реформа инженерного образования, с поднятием финансирования научно-преподавательского состава, формированием на базе вузов научно-производственных парков, государственной финансовой поддержкой их фундаментальных учебных и исследовательских программ. Без этого мы не выведем Россию из медленного дрейфа в сторону стран третьего мира. Кадровый потенциал, условия для поворота в сторону развитых стран, слава богу, еще есть.
Но нужны срочные решения, потому что представители старшего поколения один за другим уходят от нас. Времени на раскачку нет. Разрыв между теми, кто реально занимается развитием высоких технологий, и программами власти в этой сфере сегодня огромен. И так происходит во многом из-за отсутствия реального, эффективного диалога между властью и средним инновационным бизнесом: нас не видят и не слышат. Власть видит только крупный бизнес, а значит, принимает заведомо неверные решения. Очень хотелось бы, чтобы нас, наконец, услышали, и мы смогли вместе с властью сформулировать системный подход к развитию технологического сектора, причем на собственной площадке, а не под эгидой какого-то объединения предпринимательских организаций.
Бизнес готов к такому диалогу. Готова ли власть?
Жиляев Евгений Владимирович родился 9 мая 1967 года в городе Миассе Челябинской области.
В 1990 году окончил МФТИ по специальности «Прикладная физика и математика». В 1990— 1992 годах обучался в Военновоздушной инженерной академии им. Н.Е. Жуковского. В 1990— 1996 годах — инженер, руководитель рекламно-коммерческого отдела НПО «Альтоника».
С 1996 года — учредитель и генеральный директор ООО «Меорида» (Группа компаний «Меорида»). Одновременно является совладельцем испанской туристической компании Viajes Nika.
Академик Международной академии общественных наук, Международной академии меценатства, Международной академии культуры и искусства; член-корреспондент и вице-президент Академии наук социальных технологий и местного самоуправления, главный эксперт Центра общественной безопасности, эксперт Общественного совета ОП ОБДД ДОБДД МВД РФ, Комитета обеспечения безопасности дорожного движения. Имеет государственные и многочисленные общественные награды. Автор более 200 статей в специализированных журналах «Мотор», «Автопроводник», «Потребитель Автодела», «Клаксон», What Car? и других.