Карен ШАХНАЗАРОВ: никогда не делал кино ради денег
Беседу вели Юрий Кузьмин и Анастасия Саломеева
Карен Шахназаров — один из лучших российских режиссеров, многие из фильмов которого вошли в золотой фонд нашего кинематографа. Однако последние восемь лет львиную долю его времени занимает отнюдь не творческая работа. С 1998 года Карен Георгиевич является генеральным директором и председателем правления киноконцерна «Мосфильм», где неожиданно для многих проявились блестящие организаторские и предпринимательские способности режиссера.
— Карен Георгиевич, вы сценарист, режиссер, продюсер, руководитель «Мосфильма». Что из этого вам ближе? Не возникает ли конфликта между Шахназаровым — творческим человеком и Шахназаровым — менеджером?
— Основная моя профессия все-таки режиссер. Во всяком случае, сам себя я ощущаю прежде всего им. Кстати, это очень помогло мне, когда я стал генеральным директором «Мосфильма». Я создавал студию такой, какой она должна быть в представлении режиссера. К тому же режиссерская профессия предполагает наличие у человека организаторских способностей и коммуникационных навыков, которые необходимы и директору. Так что эти две профессии во мне уживаются довольно органично.
Внутренний конфликт, конечно, временами возникает. Иногда бывает просто физически трудно. Мало кто понимает, что студия — это сложная структура, поскольку создание фильма — очень трудоемкий и разнообразный процесс, включающий в себя не только творчество. На «Мосфильме», например, есть лаборатория обработки пленки, чисто химическое предприятие, есть автобаза, есть цеха, работа которых связана с использованием сложных компьютерных технологий. К тому же часто приходится решать технические вопросы, связанные, скажем, с ремонтом, совершенствованием коммуникационной инфраструктуры и т. д.
Ну и ко всему прочему студия в нынешних условиях — это бизнес. «Мосфильм» сегодня находится на полном самофинансировании, и я должен знать, как заработать деньги.
— А разве это правильно, что «Мосфильм», будучи государственным предприятием, вынужден сам добывать средства на свое существование?
— Правильно. Мы не претендуем на государственное финансирование. Более того, в нынешней ситуации нам этого и не нужно, мы сами прекрасно справляемся. «Мосфильму» вполне достаточно и государственного статуса. Честно говоря, я не представляю, что бы было, если б «Мосфильм» стал частным предприятием. По-моему, получилась бы ужасная глупость, мы потеряли бы крупнейшую киностудию страны.
Я считаю, что государство должно материально поддерживать не студии, а продюсеров и режиссеров. Сейчас так и происходит. «Мосфильму» государство не дает ни копейки, но мне как продюсеру и режиссеру оно может выделить деньги на конкретный проект, а я уж с этими средствами волен прийти на любую студию России и мира. Последний вопрос в России, кстати, не проработан. Во всех странах, где действуют программы государственной поддержки национального кинематографа, жестко ограничиваются условия, при которых режиссер может обращаться к услугам иностранных студий. У нас такого, к сожалению, нет.
— А как вы оцениваете систему государственной поддержки национального кинематографа, которая сложилась сейчас в России?
— В целом я ею доволен, система почти такая же, как в европейских странах. Есть, конечно, недоработки. Например, в Европе более жестко отслеживается привлечение частных инвесторов. Там государство принимает участие в финансировании проекта только при условии, что у картины имеется и другой инвестор. Это делается для того, чтобы проект состоялся и деньги не были потрачены впустую. В России же данное условие хотя и является обязательным, но только на бумаге, на деле же это никого не интересует.
Кроме того, у нас совершенно не защищен прокат, в репертуаре отечественных кинотеатров доминируют фильмы иностранных производителей, чего нет ни в одной стране мира. Никак не может справиться наше государство и с проблемой видеопиратства.
— После того как вы возглавили «Мосфильм», студия ожила. Получается, что у вас есть коммерческая жилка. Быть предпринимателем вам сложно?
— Да, коммерческая жилка, наверное, есть. Проявилась она у меня довольно неожиданно. А заниматься бизнесом очень интересно. Я благодарен судьбе за то, что мне представилась возможность возглавить «Мосфильм». Не знаю, улыбалась ли еще какому-либо режиссеру мира так удача. Это уникальный опыт.
— Вы стали генеральным директором «Мосфильма» в очень сложное для российского кино время — в 1998 году. Как удалось почти с нуля возродить киностудию?
— Во-первых, по своей природной осторожности я всегда рассчитывал только на собственные силы, никогда не влезал в сулящие быструю прибыль авантюры, предпочитал не иметь дело с кредиторами и инвесторами.
Во-вторых, я отказался от любых теневых схем. У нас все чисто — и зарплаты, и налоги. Я считаю, что так работать гораздо выгоднее.
И, в-третьих, я объединил студию, провел, можно сказать, национализацию. Когда я стал генеральным директором «Мосфильма», в каждом цехе действовало отдельное товарищество, все они работали только на себя. У тех, кто возглавлял эти товарищества, не было стимула вкладывать деньги в развитие студии. Люди просто пользовались тем, что было построено на «Мосфильме» во времена советской власти. Конечно, объединение прошло для многих болезненно. Но в итоге мы выиграли.
— Ваши действия по объединению студии могли сделать вас фигурой непопулярной на «Мосфильме», но, кажется, этого не произошло…
— Наверное, для кого-то я стал непопулярной фигурой. Но основная масса сотрудников студии меня поддержала. И, наверное, именно поэтому нам все и удалось.
В 1998 году на «Мосфильме» была страшная разруха. Технологически мы очень серьезно отставали. Судите сами: в то время наши самые новые камеры были 1980 года производства. После того как у студии появились средства, мы начали вкладывать их в собственное развитие. За восемь лет удалось полностью модернизировать студию. Соответственно и сотрудникам стало лучше: они вновь почувствовали заботу о себе, начали неплохо зарабатывать. Сегодня средняя зарплата на «Мосфильме» превышает 25 тыс. руб. в месяц, а есть профессии, связанные с высокими технологиями, где специалисты получают около 60 тыс. руб. в месяц и более.
— Чувствуется, что по своей природе вы лидер. Трудно ли вам работать в команде? По каким принципам вы подбираете команду — как режиссер и как руководитель «Мосфильма»?
— Профессия режиссера научила меня работать в команде. Во время работы над картиной ты живешь одной жизнью с людьми очень разными и по характеру, и по возрасту, и по воспитанию. Если люди талантливые, а именно таких я и принимаю в свою команду, то с ними бывает очень сложно ладить. Моя задача — вытащить из них максимум того, на что они способны, и заставить сделать то, что хочу я. Для этого нужно разбираться в психологии человека, уметь находить подход к каждому.
Должен сказать, что на «Мосфильме» у меня репутация достаточно жесткого директора, да и как у режиссера тоже репутация человека жесткого.
— Актерам легко или трудно работать с вами?
— Это у них надо спросить. Вроде пока никто не жаловался. Ладить с актерами надо уметь. Они как женщины — требуют твердости, но ласки. А если серьезно, то к актерам нужен особый подход, это очень тонкие с психологической точки зрения люди.
— А есть у вас любимые актеры?
— У меня в этом смысле очень счастливая режиссерская судьба. Я работал со многими замечательными актерами и со всеми находил взаимопонимание. Мне трудно выбрать самого любимого — каждый что-то мне дал. Я работал с Леонидом Филатовым, Олегом Басилашвили, Арменом Джигарханяном, Олегом Янковским, Малькольмом Макдауэллом, начинал делать картину с Марчелло Мастрояни. Не хочу никого обидеть, но, пожалуй, самое яркое впечатление на меня произвел Евгений Николаевич Евстигнеев. Это был необыкновенный и очень интересный человек. В этом особенность больших артистов: они привносят что-то новое не только в твой фильм, но и в твою биографию. Что-то очень важное.
— Семья как-то повлияла на ваше профессиональное становление? Могло ли быть так, что вы бы не стали режиссером, а пошли по пути отца — занялись бы политикой?
— Я разбираюсь в политике, поскольку вырос в тесно связанной с ней среде. Однако политиком, наверное, мне было бы трудно стать. Я слишком для этого импульсивен, а политик должен быть прагматиком.
Конечно, семья повлияла на мое профессиональное становление. Хотя формально она не имела отношения к искусству. Мои родители были очень эрудированными людьми. Отец — фантастически образованный человек, достаточно сказать, что он знал наизусть поэму Камоэнса «Лузиада». Родители приучали меня к разностороннему познанию мира через живопись, музыку, театр. У них был очень широкий круг знакомых, многие из которых принадлежали к миру театра. В нашем доме часто бывали Любимов, Ефремов, Высоцкий. Естественно, все это оказало на меня влияние.
— А почему же тогда вы стали режиссером кино, а не театра?
— В молодости я очень любил театр и, пользуясь знакомствами в этой среде, нередко ходил на гремевшие в то время спектакли. Однако о том, чтобы связать с театром свою профессиональную жизнь, я никогда не думал. Меня всегда останавливала условность театрального искусства. Когда я уже стал кинорежиссером, то несколько раз получал предложения заняться театральными постановками и всегда отвечал на них отказом. Я не очень понимаю, как организовать этот процесс.
— Кого вы считаете своими учителями в профессии?
— У меня были очень хорошие педагоги во ВГИКе — я окончил мастерскую Игоря Васильевича Таланкина. На «Мосфильме» работал с Георгием Николаевичем Данелией, он мне тоже многое дал. Были и кумиры, чье творчество оказало на меня сильное влияние и на чьих фильмах я учился. Это Федерико Феллини, с которым мне однажды посчастливилось встретиться, и Луис Бунюэль.
— Какую из собственных режиссерских работ вы считаете своей главной удачей?
— Сложный вопрос. Все они очень важны. Для зрителя картина — это полтора часа времени, а для меня — два-три года жизни. Я свою жизнь вспоминаю по фильмам: вот на этом я женился, на этом родилась дочь, на том развелся, на этом второй раз женился и так далее. Для меня каждая картина — это какой-то важный этап собственной биографии.
И потом, каждый фильм напоминает мне о том, каким я был. Мне часто говорят: «Почему бы вам не снять опять что-то вроде “Мы из джаза”?» А я знаю, что просто не смогу этого сделать, потому что стал другим и у меня теперь иное внутреннее ощущение мира. Не сниму я и второго «Курьера», поскольку по возрасту приблизился к персонажу Басилашвили — профессору Кузнецову и уже не чувствую и не понимаю молодежи. А если говорить о моем сегодняшнем взгляде на жизнь, то, наверное, в большей степени ему отвечает «День полнолуния». В нем есть что-то особенно мне близкое.
Феллини как-то сказал: «Хороший фильм — это тот, в котором есть четыре хорошие сцены». Это правильно. Я надеюсь, что в некоторых моих фильмах можно найти четыре неплохие сцены. Наверное, они и самые удачные.
— Ваш фильм «Всадник по имени смерть» очень зрелищный, очень похож на блокбастер. Это дань коммерции?
— Я никогда не снимал ради коммерции. Более того, я всегда даже удивлялся тому, что за удовольствие делать картины мне еще и деньги платят. Мне кажется, есть вещи гораздо более важные, чем материальная выгода, из-за них и нужно снимать кино.
«Всадник по имени смерть» действительно очень зрелищный фильм. Но у него и жанр это предполагает — это историческая драма. Мне было интересно снять и такую картину, здесь я увидел задачи, которые никогда раньше в кино не решал.
— Ваши картины, сделанные в собственное удовольствие, нередко приносили коммерческий успех…
— Да, бывало. Например, «Американскую дочь» я снимал в 1994 году в ситуации абсолютного безденежья, средств едва хватило на то, чтобы закончить проект. Я тогда за свой труд ничего не получил. Но зато потом картина оказалась очень успешна в прокате.
— Говорят, что время авторских фильмов, фильмов — произведений искусства, прошло и кино превратилось просто в развлечение. Вы с этим согласны?
— Кино, безусловно, меняется. Как и живопись — она становится дизайном. Для чего сейчас покупают картины? В основном для того, чтобы украсить ими стены богатых квартир и вилл или же чтобы вложить в них деньги.
Кино тоже становится менее одушевленным. Авторское кино подвергается все большему давлению со стороны монстра по имени шоу-бизнес, который всех причесывает под одну гребенку. Но думаю, что авторское кино невозможно истребить. Наличие личности, режиссера, снявшего эту картину, уже предполагает авторство. Авторское кино ведь не обязательно должно быть заумным. Конечно, фильмы Тарковского — авторское кино, а разве Гайдая — не авторское? Просто это разные художники.
— Вы как-то сказали, что сегодня с технической точки зрения российское кино оснащено не хуже западного. А как обстоят дела с творческой стороной?
— К сожалению, тут российское кино сильно уступает советскому. Советское кино было мощным культурным явлением. Российское же таковым не назовешь.
Я пришел на «Мосфильм» в середине 70-х годов, тогда здесь работали Андрей Тарковский, Лариса Шепитько, Сергей Бондарчук, Леонид Гайдай, Георгий Данелия, Марлен Хуциев, Василий Шукшин, Глеб Панфилов, Андрей Кончаловский — режиссеры высочайшего класса. Помимо них на студии трудились еще и менее известные, но очень хорошие мастера: Юрий Чулюкин, снявший картину «Девчата», Евгений Карелов, автор «Двух товарищей», Евгений Ташков, режиссер фильма «Приходите завтра». И это только «Мосфильм». То же самое было на студии Горького, «Ленфильме», на студиях национальных республик — на каждой насчитывалось как минимум три мастера экстра-класса.
А сейчас во всем российском кинематографе вы не найдете и пятерых режиссеров такого уровня. Кто-то еще подает надежды, кто-то уже не снимает.
— Получается, что идеологическая диктатура, которая доминировала в советское время, не мешала творчеству?
— У Бердяева есть хорошее высказывание: «Истинной свободы духа, быть может, было больше в те времена, когда пылали костры инквизиции, чем в современных буржуазно-демократических республиках…» Вообще, я считаю, что для рождения искусства и художника нужно сопротивление. Не будь противостояния Микеланджело и папы Юлия II, возможно, мы никогда бы не увидели фресок Сикстинской капеллы.
Я думаю, что здесь проблема в духовном наполнении нашего времени. Художественное явление всегда сопровождается мощной общественной, религиозной или политической идеей. В советское время была такая идея — коммунистическая. К ней можно как угодно относиться, но она вбирала в себя и своих противников. Например, Булгакова нельзя назвать человеком, симпатизирующим коммунизму, но и он был частью советской системы, частью коммунистической идеи и вопреки ей создавал свои шедевры.
Сегодня же просто нет никакой идеи, никакой идеологии. И, честно говоря, это паршивое время для тех, кто занимается культурой. Капитализм в таком победоносном виде, в каком он присутствует в современном мире, явно не способствует художественным процессам. Но, надо полагать, это не будет длиться вечно, возникнут новые мощные идеи, новые импульсы для творчества.
— У вас две повести — обласканный критикой и читателями «Курьер» и «Молодые дирижабли», есть и другие прозаические произведения. Почему вы больше не продолжаете свое литературное творчество?
— Сейчас на это уже совсем нет времени. Я расстался с литературой, и заново начинать не хочу. Это серьезная профессия, которой надо серьезно заниматься. А просто писать ради того, чтобы было еще одно произведение, не хочется — макулатуры на книжных прилавках и без того достаточно.
Я занялся литературой в начале 80-х, в сложный для себя период, когда было непонятно, состоится мой роман с кино или нет. А потом с кино стало получаться, а то, что я дальше писал, литературные журналы вдруг перестали публиковать. И я остановился. Сейчас же пишу только как сценарист.
— А каким должен быть материал, чтобы он заинтересовал вас как продюсера?
— Иногда трудно сказать, почему ты берешься за картину — и как режиссер, и как продюсер. Наверное, это должно быть что-то нестандартное. Как продюсер я сделал фильм «Звезда». В тот момент он даже по тематике был неожиданным. Это сейчас каждая третья лента — о войне и тема патриотизма снова в моде, а тогда фильмы о Великой Отечественной уже лет десять не снимались. Поэтому я и занялся всерьез этим проектом.
— Все ваши фильмы, о каком бы времени в них ни шла речь, очень современны и злободневны. Вы считаете, что кино должно быть актуальным?
— Наверное, я сам ищу темы, которые созвучны времени. Но это вовсе не значит, что так следует поступать всем режиссерам. Кино может быть разным. Однако элемент актуальности, на мой взгляд, обязательно должен присутствовать. Необходимо, чтобы картина косвенно или явно несла отпечаток своей эпохи.
Опубликовано в журнале Босс №12 2006 г.
